Унция или Драгоценное Ничто - страница 31

– Где радуга, старик? Где ра-а-а-аду-у-у-га-а-а-а?! – ревел голос, одним махом перепрыгивая шесть октав. – Один конец зде-е-е-е-есь, а где другой? Где-е-е-е друго-о-о-о-ой?! – пищал пронзительно.

Гракх понятия не имел, о какой радуге речь, но вступать в диалог с таким дьявольским диапазоном у него не было ни малейшего желания. Он всё ещё фехтовал, пытаясь заслониться от бурдючного лезвия, когда комната вернулась обратно на ноги и, постояв так пару мгновений, опять встала вверх тормашками. И старый музыкант присоединился к листам, гроздьями свисавшим с прилавка, беспомощно созерцая, как тромбон отрывается от его губ и превращается в лимон.

Всё, что происходило с любимым другом дальше, он видеть не мог, потому как тромбон-лимон стал сурдиной в гигантской граммофонной трубе, куда с грохотом и провалился. Совершив головокружительное путешествие по всем её извивам, тромбон-лимон совершенно избавился от сока и очутился в тёмной пещере, а может, это была и не пещера, потому что стенки её, огромные, ребристые и влажные, раздвинулись, словно грудная клетка кашалота, просвечивая между рёбер тёмно-рубиновым.

– Све-е-е-ет! Да-а-а-айте све-е-е-е-ет!! Све-е-е-та-а-а ма-а-а-ало-о-о!!! – послышался тяжкий, душераздирающий стон, за которым последовал долгий выдох. И что-то липкое закапало, а потом и вовсе потекло с потолка, заливая всё вокруг кромешной мглой.

Когда Гракх пришёл в себя, посетителя и след простыл. Тромбон по-прежнему был в его руках, но вместо привычного звучания отозвался издевательским писком игрушечной гармоники.

За окном, переговариваясь и посматривая в небо, толпой двигались люди. Гракх тоже вышел на улицу и заметил, что чёрная клякса дирижабля стёрлась без следа.

Карафа, переодетый в женское платье, и Гамнета шли с площади, где час назад исчез дирижабль. Председатель, прикрывая бороду цветастым платком, в ожидании поглядывал на родственника.

– И долго ты будешь молчать? Ты увидел что-то или нет?

– Я зажмурился, – Гамнета избегал смотреть куда-либо, кроме своих сандалий. – Ты же помнишь, что говорили о том несчастном.

– Трус! – бородач презрительно отвернулся.

– А ты сам-то смотрел? – обиделся Гамнета.

– Ты – глаза опекунской республики, я – мозг. Ты смотришь и отправляешь мне сигнал!

– Неужели, не проще показать этому циркачу, как кушает акула?

– Нет, не проще! Его дирижабль умеет волшебно летать, исчезать и зарабатывать деньги, а Ничто – только летать и улыбаться. В другой раз, когда я куплю тебе билет, гляди в оба!

– Зачем ты хочешь от меня избавиться? – жалобно произнёс Гамнета. – Я тружусь с утра до вечера, уже забыл, как выглядит ненаглядная…

– Хоть в этом ты берёшь с меня пример!

Некоторое время оба шли молча.

– Ты уже простил меня, брат? – спросил Гамнета с надеждой. – Ты же знаешь, я всегда делаю то, о чём ты просишь.

– Не прошу, а приказываю! – буркнул председатель. – Кстати, что со сбором урожая?

Гамнета оживился:

– Всё ценное я попросил отвезти маме в деревню.

– Не попросил, а приказал! – бородач оглянулся, придерживая платок у носа. – Люди никогда не слушают, о чём их просят, вот приказ другое дело: всегда можно спросить и наказать.

– Я и приказал… – младший советник звучал неуверенно.

– Ну и что, уже привезли?

– Я ещё не спрашивал.

– Ты издеваешься? – Карафа остановился, глядя сквозь щель в платке. – Не надо спрашивать, надо принимать рапорт, а если рапорта нет, спускать растяп к акулам! Или у тебя мир запел?