Завьялов никогда не страдал вещизмом. Реально обалдел, когда почувствовал ревность – пальцы тела-Кеши прошлись по кнопкам пульта управления музыкального центра.
Его, его центра! Кеша вроде бы пытался запустить проигрыватель, на котором ЕГО «битлы» стояли!
– Не трогай, – глухо произнес Борис. – Ничего здесь – не трогай.
– Почему? – удивленно обернулось тело. – Вы думаете, я здесь что-нибудь сломаю?
Завьялов закрыл глаза, мысленно сосчитал до десяти и только тогда, поглядев на стену мимо родимого лицо, размеренно проговорил:
– Давай договоримся сразу, Иннокентий. На м о е м п о л е, ты играешь по м о и м правилам. Если я говорю: «Не трогай», значит, на это есть причины. Сядь на диван. Можешь включить телевизор. И молчи, пока тебя не спросят. Усек?
– Угу. – Тело-Кеша послушно опустилось на диван. Поглядело вокруг. – А как включить этот… телевизор?
Собравшийся уйти из гостиной Борис остановился. Вопрос был неожиданным, так как на журнальном столике, на самом виду, лежал пульт управления. Похититель чужой собственности сюрпризы подносил – мешками.
– Пульт перед тобой, – пристально наблюдая за движениями еще недавно собственных серо-стальных глаз, проговорил Завьялов.
Зрачки сновали по сторонам и никак не останавливались на прямоугольнике с кнопочками.
– Ты телевизора не видел? – хмуро поинтересовался Боря.
– Ну почему же, – пожало плечами тело и вольно раскинуло руки по спинке дивана. – Видел, конечно. Только не такой.
– А какой? – Завьялов встал напротив дивана, задумчиво набычился.
– Мы переходим на м о е поле, Борис Михайлович, – знакомое до мельчайшей черточки лицо сложилось в ухмылку.
Боре жутко захотелось хотя бы шелобан в родной лобешник отвесить.
Сдержался.
Повернулся на пятках к арке-выходу, пошел в прихожую. До прибытия Сухого с понюшкой в пакетике оставалось сорок пять минут, а надо еще бомжеское рыло по мере возможности облагородить. Учитывая, что скорострельными банно-прачечными процедурами здесь не обойтись, – цейтнот.
В прихожей, напротив сплошь застекленного платьевого шкафа, стояла тумба с выдвижными отделениями. В приличных семьях в подобных ящиках хранят перчатки, складные зонтики, запасные ключи и даже гостевые тапочки. Завьялов называл вместительную верхнюю ячейку привычным автомобильным термином «бардачок». Там валялись – порой годами – многочисленные мелочи, оставленные в холостяцкой берлоге хитроумными подружками в качестве предлога. «Борис, я у тебя браслетку позабыла… Зайду?» «Боренька, тебе не попадалась моя любимая помада?» «Завянь, я не могла у тебя оставить очки? неповторимые перчатки? бюстгальтер из Парижа!! рыдаю-пропадаю – бусики забыла!..»
Перчаток – парами и поодиночке, – бусиков, браслетов, туши для глаз, шарфиков, духов и прочей нежной дребедени набралось за годы холостяцкой жизни множество. Если бы Завьялов хранил еще и копеечные расчески, зубные щетки, носовые платочки, разрозненные чулки и тому подобное, давно бы выделил под дребедень отдельный шкаф. Но по дну ящика он позволял елозить лишь приличным побрякушкам и исключительно чистым предметам дамского обихода.
Борис выдвинул ящик на всю длину. Достал вместительную косметичку амазонки – гордячка Маринка так за ней и не явилась, – поковырялся в отделениях. Выловил несколько баночек и тюбиков с названиями «маска», «скраб», «гель для век», «бальзам для губ»… Подумал. Присовокупил еще и тоник.
