Завьялова рвало – безудержно! Едва перед мысленным взором появлялись желтые, прокуренные зубы тетеньки, накатывал очередной позыв.
В тот день, под гнусным впечатлением, Борис Завьялов дал себе зарок: курить не будет.
И девушек Завянь выбирал соответственных – некурящих, ч и с т е н ь к и х, с ухоженными шкурками.
Звероватая амазонка была лишь исключением, подтвердившим цепь закономерностей.
…Завьялов в три затяжки уничтожил папиросу. Крайне удивился: нос вонь ощущает, а тело радуется! Склонился над ушлепками, взялся прокуренными пальцами за сережку-колечко в ухе «желтого» недоумка и, немного оттянув мочку, сказал:
– У нас с вами разные «белочки», короеды. Ваша с сережками в ушах и Чупа-чупсом за щекой. Моя – в тельняшке.
Распрямился, погляделся в зеркало над умывальником. Напротив отразился довольный жизнью молодцеватый дед в костюме и рубашке от лондонского дома.
Исчезнувшая в кармане пачка приснопамятного «Беломора» с английским шиком сочеталась плохо. Но пусть кто только слово скажет!
Уходя от умывальников, Завянь подумал, что как-то странно он утырков уработал: использовал не типичные, но крайне действенные удары.
Причем… Если б это тело захотело уработать придурков наглухо, то уработало б без всякого сомнения. Кадык и гортань желтого оболтуса превратились бы в костяной винегрет. Мысок ботинка, ударь хоть чуть сильнее, выбил бы на хрен коленный сустав!
Но тело било с осознанием и адекватностью наказания. Не покалечило, слегка отшлепало.
Занятно. Дед служил в доисторическом десанте? Рефлексы тренированного тела возобладали над рассудком Бори?
Припомнив, как корежило тело в ванной, Завьялов мысленно его поблагодарил. Озверевшее от никотинового голода, оно вполне могло накостылять ребятишкам по самое небалуйся. По самую палату интенсивной терапии-реанимации.
– Борис Михайлович! – К Завянь сбегало по лестнице собственное встревоженное тело. – Куда вы запропастились?! На меня там куча народу навалилась, а вас – нет!
– Иннокентий, – строгим шепотом прервал стилиста Боря, – как меня зовут?
– Э-э-э, – опомнилось родное тело: – Дядя Миша. Михаил Борисович.
Ради упрощенного запоминания Завьялов переставил местами имя и отчество, всю дорогу внушал стилисту, как обращаться к «дяде». Когда услышал придыхание «Борис Михайлович», то рассвирепел бы обязательно, если б предварительно не почесался, то есть накурился.
– Запомни, Кеша, все наоборот. Теперь ты – Боря. Я – Борисыч. Понял?!
Бильярдная цокольная зона «Золотой Ладьи» делилась на три неравных отсека. В одном, огромном зале на два десятка столов, тусовались все кому не лень. Два меньших зала изначально и толково прозвали вип-ложами. Одна из лож была претенциозной, некурящей. Завьяловская банда заседала в салоне для курильщиков с собственным миниатюрным баром при четырех бильярдных столах.
Борис подтолкнул вперед тело с засевшей внутри курицей-стилистом. Тело шагнуло в зал, прокукарекало:
– Хай… парни.
«Ребята, черт тебя дери, ребята! – мысленно скрипнул зубами Завьялов. – Мы почти двадцать лет приветствуем друг друга: «Хай, ребята!»»
– Завя-а-ань!! – привставая над столом, уставленным «пивным набором», прорычал Косой. – Ты где ж залег, растуды-т тебя налево?!!
Кеша шагнул к Косолапову, как Аня Каренина навстречу паровозу. Обреченно, но стремительно. С осознанием важности действа.
Подмяло его тоже одинаково: Косолапов облапил тело, тело жалко пискнуло.
