Уникальная картина мира индивида и ее отображение на тексты: на примере текстов людей, совершивших ряд суицидальных попыток - страница 19

Что касается отличий истинных воспоминаний от соответствующих псевдовоспоминаний, то всем истинным воспоминаниям было свойственно сравнительно большее количество конкретной лексики (кровать в детском саду, красный игрушечный паровоз, клетчатые штанишки на пуговицах – слова, отбрасывающие тень), наличие локализаторов (справа, на полу, один табурет был выше двух других и стоял далеко от окна), эксплицитно или имплицитно присутствующий взгляд на описанную ситуацию с позиции взрослого человека (теперь мне страшно подумать, что тогда я мог…; сейчас я думаю, что кукла была совсем небольшая…; по-видимому, я и тогда смутно догадывалась…), часто встречающиеся указания на свой небольшой рост (под кроватью было пыльно, кукла была больше меня, мы с подружкой забрались в кроватку младшего брата и начали ее раскачивать). Псевдовоспоминания, соответственно, отличались от истинных воспоминаний большей краткостью, почти полным отсутствием конкретных деталей – либо, в 4-х случаях, – наличием серьезных логических и психологических противоречий, возникающих из-за взаимного противоречия конкретных деталей, а главное – отсутствием «взрослого» взгляда на описываемые события: наоборот, использовалась специфически-детская лексика, как бы намеренно симулирующая рассказ ребенка о совсем недавнем событии (котенок больше не захотел ходить, и его отнесли к врачу, который умеет лечить зверей; Машка и Дашка (куклы, как явствует из контекста) не хотели кушать супчик из песочка, плюшевый мишка обиделся и сказал…)

3.4. Фундаментальный запрет.

Наиболее частой спецификой, выявлявшейся в псевдовоспоминании, был мотив фундаментальной «дозволенности», в оппозиции к «фундаментальному запрету» истинного воспоминания: то, что в реальном воспоминании было запрещено – например, жестокость, или одиночество, или демонстративное поведение, – все это в псевдовоспоминании, протагонистом которого является не «я», а «другой», оказывается дозволено и проявляется самым ярким образом. Так, в намеренно литературном воспоминании студентки З. рассказывается история о кукле:

Через две большие, пустые, холодные комнаты, где я, как мне сейчас вспоминается, часто чувствовала себя одиноко, я выбегаю на террасу. Терраса залита солнечным светом. На скатерти дрожат прозрачные зеленые тени листьев дикого винограда, увивающих окна. Пахнет свежесмолотым кофе и яичницей с колбасой – видимо, дедушка только что уехал на работу… Там на столе стоит огромная коробка. Из нее вынимают куклу. Она очень большая, больше меня. Если ее водить за ручку, она «ходит». У меня не получается, я стою рядом и смотрю, как это делают взрослые. Мне очень интересно, я воспринимаю это как настоящее приключение.

В ее же псевдовоспоминании повторен сюжет о кукле, но от лица ребенка с патологией. В сущности, студентка предпринимает насмешливую и демонстративную попытку доказать идею Канта о трансцендентности воображения:

Через две огромные, страшные, пустые, холодные комнаты, где я чувствую себя одиноко, я выбегаю на террасу… Там на столе стоит огромная коробка, которой я сразу пугаюсь. Из нее вынимают очень страшную куклу. Она очень большая, больше меня и похожа на злого персонажа из мультфильма. Если ее водить за ручку, она «ходит». У нее злобная фарфоровая морда и холодные ручки. У меня не получается, я стою рядом и смотрю, как это делают взрослые, и мне скучно и одиноко. Наконец, я догадываюсь, что делать с этой куклой. Я отламываю ее ручку и долго играю с этой холодной ручкой одна в пустой, огромной комнате. Мне