Моя мама вначале тоже охотно отпускала меня на нравоучительные беседы падре с молодёжью. И даже едва ли не силой из дома выпроваживала, когда я по тем или иным причинам отказывалась тащиться очередным дождливым вечером в лавру по раскисшей от грязи тёмной улице. Потом у нас с мамой всё наладилось: я стала охотно и часто посещать беседы падре, а мама втихомолку этому радовалась. И так продолжалось до тех самых пор, пока мама, наконец-таки, не разобралась, что привлекают меня в лавру совсем даже не молодые ребята, а именно эти самые беседы. Вот тут то её отношение к этим моим посещениям кардинально переменилось.
– Сколько времени ходишь, а ни один парень на тебя ещё внимания не обратил! – выговаривала мама, провожая меня на очередное заседание в лавре или встречая на пороге по возвращению с оного. – Ты что, настолько уродливее остальных?
Я в ответ лишь пожимала плечами. Да и что я могла ей ответить.
Красота и уродство – понятие относительное. И я всегда знала, что мы все – безобразные уроды, в сравнении с нормальными людьми. Но вот что касается взаимоотношений среди самих уродов…
Наверное, я и в самом деле была одной из самых некрасивых девушек нашей резервации. И парни на вечерних посиделках в лавре и в самом деле обращали на меня лишь самый минимум своего благосклонного внимания. А если и обращали, то именно те, которые мне самой не нравились совершенно.
Впрочем, всё это огорчало меня куда меньше, чем маму. Она с некоторых пор мечтала о внуке или внучке, я же о будущих своих детях пока даже не задумывалась.
– Дождёшься, когда тебя в приказном порядке выдадут за какого-нибудь неудачника! – продолжала развивать всю ту же болезненную для нас обеих тему мама. – Напляшешься тогда, как я в своё время наплясалась!
Представив себе маму, пляшущей, я невольно прыснула в ладошку. За что мама довольно чувствительно перетянула меня ивовым прутиком чуть пониже спины. Впрочем, я на неё за это нисколечко не обиделась.
– Попадётся кто-либо, наподобие твоего отца! – добавила в сердцах мама и, отбросив в сторону прутик, вышла из комнаты. А я, подобрав прутик, принялась заканчивать за неё очередную сувенирную корзиночку…
Отца своего я помню смутно. Вернее, почти совсем не помню. Когда он умер, мне было всего лишь пять лет. Впрочем, даже пяти ещё не было…
Со слов мамы, отец был совершеннейшим неудачником и являлся основной причиной всех маминых бед и несчастий. Он, не то, что не смог выбиться в помощники старосты блока и даже в десятники (самая низшая руководящая должность в резервации), но и ремесленник из моего отца оказался совершенно никудышный.
Пришлось маме всю заботу о благополучии нашей семьи взвалить на свои (тут я дословно цитирую мамино выражение) хрупкие плечи. Ведь даже продавать произведённые товары на рынке она, наученная горьким опытом, не могла доверить отцу и всегда сопровождала его в походах за пределы резервации (вернее, это он её всегда сопровождал). Единственной пользой от отца в этих походах было то, что он был очень сильным физически и всегда мог защитить и товар, и саму маму от любых посягательств со стороны прочих уродов. Впрочем, эта физическая сила его однажды и подвела…
Я не очень хорошо осведомлена о том, с чего всё тогда началось. Мама на эту тему разговаривает неохотно (всякий раз начинает плакать), но, исходя их тех неполных и отрывочных сведений, которые я получила (и не только от мамы), выходило, что отец имел неосторожность (глупость! – всегда поправляла меня мама) вступиться за каких-то совершенно незнакомых ему мутантов (не из нашей даже резервации).
