Над плашкоутом закружила белокрылая, с серой грудью чайка. Неожиданно резко спикировала, подлетела к сохнущей синьге, клюнула ее, желая сорвать и унести в клюве.
– Зна-а-аем! – прокричала чайка.
– А ну, пошла!
Филипп поискал под ногами, выискивая, что бы бросить в нахальную птицу, ничего не нашел и замахнулся.
– Не тронь! – остановил Разнополов. – Чайку грешно обижать, за нанесенную обиду хлебнешь горя.
– А чего она хищничает? Не отгонишь – синьги лишимся.
– С голоду, видать, на синьгу позарилась, в Цимле нынче ее на поверхности не сыскать.
«Зачем про чаек всякие песни поют, особенно моряки? Жадные чайки, точно коршуны. Могут дохлой рыбой питаться, еще горазды на берегу чужие гнезда разорять», – подумал Филипп, вслух же произнес:
– Бесполезная птица, никакого от нее прока. В пищу употреблять нельзя, злости хватит на двоих, на таких даже патрона жалко.
– Не хули птицу, – потребовал шкипер. – В народе издавна бытует поверие: коль погиб рыбак иль матрос, душа его вмиг чайкой оборачивается. Молод критику наводить, как на человека, так и на тварь небесную.
Лодка вернулась порожняком на берег, где тлели огоньки сигарет, но стоило потемнеть небу, рыбаки ушли в дом.
Делать на палубе стало нечего. Филипп перебрал ногами ступеньки, опустился в тесный, с одним иллюминатором кубрик, где был наглухо прибит столик, две узкие лавки с мятыми постелями.
Разнополов сидел, придвинувшись к фонарю «летучая мышь», уставившись в засаленный обрывок районной газеты.
«B библиотеке бы над книгами корпел, а не в море ходил, другим жизнь портил нравоучениями! – Филипп прислушался к бьющим в борт волнам. – Еще один день осточертелой работы канул, пройдет неделя, дождусь получки и напишу заявление на расчет». Послушал бьющиеся волны, прилег, утопил голову в подушке и стал проваливаться в глубокую, бездонную яму, откуда выплыли Варя, словоохотливый рыжий рыбак и директор рыбзавода…
В а р я. Понимаю тебя, Филя. Раз работа – сплошная маета, уходи поскорей, найдешь поспокойней, с большим окладом и поближе к нашему Паньшино, чтоб надолго не расставаться. А пока не вступай в стычки – ты-то, знаю, человек тихий, а шкипер, как поняла из твоих писем, зверь зверем, вроде бешеного…
Д и р е к т о р. Заявление приму, но увольнять категорически отказываюсь. Вижу, что трудишься лучше всех в коллективе, а посему назначаю на место Разнополова, а его за вредность перевожу в матросы…
Р ы б а к. С таким, как нынче, уловом о премии думать не приходится, вместо премии получим кукиш в масле! Коль урежут получку, тогда хоть домой не возвращайся, чтоб жена скалкой по голове не дала! И не понять директору, что во всем виновата не погода, а Разнополов: от его злости и вредности рыба дурнеет, не желает в сети идти. Коль прогоните шкипера в шею, дело сразу улучшится, будем с перевыполнением плана, с премией…
Варя, директор с рыбаком сошлись во мнении, что благодаря способностям Лузикову Филиппу Ивановичу надо быть по меньшей мере заместителем директора. И еще что-то пожелали добавить, но наполз человек в фуфайке без пуговиц, из прорех выглядывали куски ваты. Человек заговорил скрипучим голосом Разнополова. Подмигнул выцветшим зрачком, приподнял левую бровь и злорадно изрек: «Не доросли и умом не вышли, чтоб на меня критику наводить. А матроса я утоплю, как кутенка, чтоб на мое место не зарился, а заодно директора на дно спущу! Что касается рыжего, то придушу, как куренка. Не советую поперек дороги становиться, палку в колеса ставить! Поверье есть: кто Разнополова хулит, косточки ему перемалывает, вмиг чайкой обернется! Чем языками понапрасну трепать, шли бы трюм задраивать!..»
