А в дальнем углу на возвышении стоит резное ложе, на котором с бокалом в руке возлежит Сергей Ильич Афористов. Он в белой тоге и с лавровым венком на голове, как древний римлянин на симпозиуме. Кстати, этим словом тогда называли не научную конференцию, как сейчас, а пиршество, попойку. Впрочем, и сегодня конференции заканчиваются именно этим!
– Что-то не пошла мне ваша граппа, – пожаловался ему Иван.
– Такое возможно, – согласился Афористов. – Восемьсот лет напитку, как-никак. Могла, знаете, набраться всякой дури за это время… Попробуйте лучше вот это.
– Я все равно ничего не понимаю! – Иван взял из рук профессора бокал, послушно отпил, не почувствовав вкуса. – Вы говорили про этих фидаинов…
Он запнулся, не в силах сформулировать мысль. Тупо уставился в зал столовой, где закручивался чудовищный галлюциногенный ураган. Средневековые музыканты выводили битловский «Hey, Jude». Появились какие-то новые люди в древних тогах и туниках, в кольчужных доспехах и ужатых по талии сюртуках. Кто-то пил, танцевал и смеялся, кто-то собирался драться на дуэльных пистолетах. Огромная повариха показала в окошке раздаточной распаренное лицо, крикнула повелительно: «Посуду не бить, кому сказала!»
– Откуда все это, Сергей Ильич?.. Как?.. Почему? – наконец проговорил Трофимов.
Афористов невозмутимо пожал плечами.
– Ты же сам все видишь. Вот они все перед тобой… Эй, Иуда! – позвал он.
Бородач в кипе оглянулся в их сторону, что-то торопливо прошептал своей партнерше, и, приподнимая полы хитона, засеменил к Афористову.
– Тут есть люди, которые сомневаются, носил ли ты тот самый перстень, – бросил ему профессор.
– Но как же, Сергей Ильич! – с легким одесским акцентом воскликнул бородач. – Тому есть множество свидетелей! Это, простите, смешно: чтобы сам Иуда Искариот не носил «иудин» перстень! Ха-ха! Вот, взгляните!
Он протянул левую руку, и Трофимов увидел, что у основания безымянного пальца отсутствует мясо и видна голая почерневшая кость.
– Простите, а как вы… – произнес Иван, но бородач уже умчался в объятия спутницы Живицкого.
– Ни стыда, ни совести, – сказал Афористов непонятно к чему, но с явным удовольствием.
– А потом был этот доблестный красавец-блондин… – Сергей Ильич громко хлопнул в ладоши. – Эй, Марк, хватит охмурять чужих жен!
Златокудрый преторианец тут же застыл на месте, развернулся к ним и энергично вскинул руку в римском приветствии.
– Зиги бросает, подлец, а? – Афористов расхохотался. – Смотри, Иван, чтобы супругу твою не уволили потом из Публички за порочащие связи!
Похоже, Ирку порочащие связи нисколько не беспокоили. Она дернула преторианца за руку, что-то крикнула ему требовательным тоном. Бросив в сторону Афористова извиняющийся взгляд, златокудрый Марк продолжил твистовать.
– А после Марка был Кфир, лекарь иерусалимский… Кфир, ты где, душегуб?
Из раскачивающейся под музыку толпы показалась мощная волосатая рука, приветственно помахала им. Затем рука поднялась выше – оказалось, что никакого продолжения в виде туловища у нее нет и заканчивается она похожей на куцее крыло лопаткой. Рука взлетела, словно резвясь, под самый потолок и вдруг оказалась рядом с Трофимовым, легонько ткнув его растопыренной для рукопожатия ладонью.
– Поздоровайся, Иван, а то обидится… Сперва доведут людей, понимаешь, что те их четвертуют, а потом обижаются.
Трофимов пожал руку. Один из пальцев, он успел заметить, тоже торчал на голой кости, будто эскимо на палочке.
