Она тоже не забывала, но, вероятно, очень хотела забыть. В минуты их необузданной африканской страсти они меньше всего думали о работе. Йон знал это наверняка. Она любила. Любила искренне. Но сколько нервов умудрилась попортить ему эта скуластая азиатская девчонка тогда, в тридцать третьем! Из-за неё он несколько раз был на грани провала. Она засвечивала его микрофильмы. Испортила симпатические чернила. Спалила пару неосторожных агентов, подходивших к ним на пленуме. Тогда он ненавидел ее, презирал, хотел убить, но снова и снова заключал в объятья.
А потом… Потом случилась странное. Она стала не нужна своим боссам. Чекисты вспомнили, что в Самаре в девятнадцатом году расстреляли ее родителей, и решили, что в дальнейшем это может плохо сказаться на ее лояльности. В России всегда легко предают своих, потому что трудно разобраться: а кто свои? Ей ничего не оставалось, как только ждать своей очереди. Однако вместо оперативных работников с Лубянки к ней в комнату среди ночи постучался Йон Ланкастер. Она прорыдала у него на плече до самого утра, а он нежно накручивал на палец белокурые волшебные локоны и лихорадочно просчитывал пути её спасения. Это могло стоить ему головы. Его миссия не предполагала ни авантюр, ни дополнительных накладных расходов. Он был здесь нелегально и работал без прикрытия. Но Йон не думал об этом, потому что никогда не был только разведчиком.
В результате спланированной им авантюры Мария Симбирцева исчезла. А в третьем купе первого вагона отправилась путешествовать фрау Магда Мегдельбен – австрийская подданная.
Паровоз уже подымливал по берлинским предместьям, когда Ланкастер разыграл для сопровождавших его шпионов небольшое представление. Он демонстративно выложил британский паспорт и ещё кое-какие документы на столик. И затем тщательно принялся обрабатывать одежной щеткой свой пиджак. Он делал это столь увлеченно и яростно, что не заметил, как смахнул на колени господина, ехавшего с ним в одном купе, не допитый стакан чая. Последовала сцена искреннего раскаяния и бесконечного сожаления, после которой Йон, оттерев от двери русского господина, поедом евшего глазами паспорт поданного британской короны, бросился в сторону купе проводников за помощью и бумажными салфетками. Караулить паспорт проще, чем гоняться по вагону за его обладателем, решили одновременно русский, немец и поляк. И с одинаково невозмутимым видом смотрели в окно, в стекле которого отражался сконфуженный господин, пальцами прихвативший пропитанные чаем складки на брюках, и документы на столике, прежде всего паспорт с двуспальным английским лёвою.
Йон, лишь на секунду зайдя в купе проводника, вышел оттуда с восклицанием: «В туалете, понятно». И затем исчез в уборной. Где немедленно открыл настежь окно, бесстрашно, с кошачьей ловкостью выбрался на крышу и уже через минуту объявился в третьем купе первого вагона.
Поезд следовал вдоль перрона, когда оказалось, что Мария, в грациозности движений не уступающая кошачьим, вылезти в форточку не может. Пришлось немедленно скорректировать план действий, вымазать стекло маслом, медом, вареньем, всем, что здесь подавалось на завтрак, затем раскатать по его липкой поверхности полотенце и аккуратно выдавить стекло. Манипуляция прошла с ювелирной точностью и главное без шума, который мог привлечь бдительных соглядатаев, их наличие за дверью даже не обсуждалось.
