– Проходите, проходите, Павел Антонович. Что это вы, как в первый раз? Что случилось? Павел покраснел, опустил глаза и неуверенно, даже как-то нервно, ответил:
– Извините, Владимир Иванович, что врываюсь к вам во время обеда. У меня к вам есть очень важный разговор. Даже…
Тут Павел отвел глаза в сторону, посмотрел в окно и, собравшись духом, выпалил: – У меня к вам даже не разговор, а больше просьба. Я вот тут все написал. Я подумал, что лучше будет на бумаге. Потому, что…вот.
Павел полез во внутренний карман пиджака, извлек оттуда сложенный вчетверо листок бумаги и, не разворачивая его, передал в руки Владимира Ивановича. Тот, в свою очередь, удивленно посмотрел на Павла, взял листок и, не глядя на бумагу, развернул ее, при этом предложив Павлу присесть. Павел, отрицательно мотнув головой, наоборот, сделал полушаг назад и остался стоять.
– Ну, что же, дело, видимо, действительно серьезное, – как бы самому себе сказал Владимир Иванович и принялся читать. По мере того, как глаза бухгалтера пробегали строчка за строчкой, выражение его лица становилось все недоуменней и злей. Брови нахмурились, появилась какая-то тень растерянности и неверия в то, что он только-что увидел. Вот, что там было написано:
«Уважаемый, Владимир Иванович! Заранее приношу свои извинения за тот моральный ущерб, который могут нанести Вам мои слова после того, как Вы прочитаете это письмо. Я не могу объяснить всех тех причин, которые побудили меня обратиться к Вам с просьбой о денежной помощи. Но, прошу Вас поверить мне, что лишь крайняя нужда и отчаяние заставили меня пойти на такую дерзость как эта. Проработав в тресте «Строймонтаж» вот уже семь лет, я ни разу не позволил Вам усомниться в моей компетентности и честности. Я, насколько мог, добросовестно выполнял свои обязанности, не требуя никакого дополнительного вознаграждения. Поэтому, я считаю, что заслужил некоторое поощрение с Вашей стороны и прошу
Вас выделить мне 15000 рублей наличными до конца текущей недели. В случае Вашего отказа я буду вынужден доложить директору и правоохранительным органам о
некоторых подробностях исчезновения государственных средств, имевшем место 31
января с.г. и о котором мне случайно стало известно в ходе нашей с Вами совместной
командировки в г. Харьков. Заранее предупреждаю, что у меня имеются некоторые
предположения о том, куда делись вышеупомянутые деньги. Моими соображениями,
наверняка, очень заинтересуются в прокуратуре. Извините за столь дерзкие слова, но
другого выхода у меня нет».
Подписи под текстом не было.
Владимир Иванович медленно сложил исписанный листок, поднял налитые кровью глаза на Павла и, тихим, но зловещим голосом, прошипел:
– Да как вы смеете!? Какое вы имеете право!? Да, я вас!.. Я не знаю, что я с вами сделаю! Вы… вы…
Тут, Владимир Иванович широко открыл рот и глаза его вылезли из орбит. Ему, вдруг, стало нечем дышать, он резко рванул в сторону воротник рубахи, затем схватился рукой за сердце, другой рукой попытался нащупать спинку стула, вскочил с места, споткнулся и, если бы стол не стоял перед ним, то он упал бы прямо на пол. Термос звонко грохнулся о пол. Бутерброды с маслом и колбасой были раздавлены. Бумаги, лежавшие до этого на столе, разлетелись по сторонам. Стакан с карандашами перевернулся, а счетная машина с грохотом свалилась вниз и ее пластиковый корпус треснул пополам. Павел, испугавшись, подскочил к Владимиру Ивановичу, схватил его под локоть, усадил на стул и, со страхом наблюдая за происходящим, начал понимать, что если сейчас этот человек умрет от инфаркта, то это все. Конец! Это тюрьма! Павлу стало вдруг очень жутко. Что я натворил!? Я же… я же не знал, что у него больное сердце… Если бы сейчас можно было все вернуть на свои места, если бы все отменить…и не надо никаких денег. Не надо уже ничего. Надо бежать. Быстрей! Вниз… я еще успею, меня никто не видел. Еще не закончился перерыв. Подальше от этого места.
