* * *
Инга Самохина с детства была дотошной до правды и радела за справедливость. Она не раз попадала в различные передряги из-за своих этих качеств и из-за них же заслужила уважение всей местной дворовой шпаны, да и не шпаны тоже.
Однажды Инга играла во дворе с двумя соседскими мальчишками. Инге было пять лет, одному из мальчишек – шесть, а второму – четыре.
Изучив и замерив все лужи, которые только могли попасться им на глаза, они стали сооружать замок из камней, песка и веток. Старший мальчишка стал отнимать у младшего игрушечное ведерко, всячески дразня его обидными словами. Младший прыснул слезами.
Инга, руководствуясь правилом о том, что младших нужно защищать, размахнулась и что есть силы ударила задиру кулаком по лицу. Задира приложил руку к покрасневшей вмиг губе и носу, из которых красным ручейком полилась кровь, он резко рванулся с места и побежал в сторону дома полуплача-полукрича.
У Инги почему-то закружилась голова. Она посмотрела на раскрасневшийся от удара кулачок. Младший мальчик тут же перестал плакать и не мигая смотрел на Ингу своими, опухшими от слез, глазами.
На крыльцо дома вышла мама Инги, кутаясь в накинутый на плечи платок, и тихонько позвала Ингу домой. Она всё видела в окно и не стала ругать Ингу, скала только, что девочки не должны драться.
* * *
Всё своё детство и юность Инга провела в маленькой российской деревушке. Учеба в школе-интернате ещё больше закалила и без того непростой характер смуглой и статной Инги.
Невероятная сила воли и пытливый ум позволили ей получить высшее образование в одном из престижных юридических государственных ВУЗов.
Как не раз говорила она сама, она всегда хотела быть следователем. И она стала следователем. Отличным следователем.
Но юношеские представления о следователе, как о романтической профессии вмиг разбились о горы бумаг на столе и о неприступную стену системы правоохранительных органов и властных структур в целом, которая работала как слаженный механизм и требовала, чтобы каждая её часть была такой, какой она ей нужна.
И мысли о том, чтобы завязать со всей этой юриспруденцией, запереться где-нибудь в маленьком домике у реки и писать книги, регулярно посещали её голову.
К слову, она даже пару раз писала заявления об увольнении. И каждый раз взволнованный шеф, получивший такое заявление с размашистой росписью Инги, вбегал с ним в её кабинет.
Обычно на его лбу в такие моменты выступали мелкие капельки пота от того, что он волновался, и от того, что ему приходилось преодолевать несколько лестничных пролётов, и тут его лишний вес сразу напоминал о том, что через месяц закончится срок действия его членства в тренажёрном зале.
Он входил в кабинет Инги широкими шагами, вмиг преодолевая всю его длину, спокойно клал лист бумаги на её рабочий стол, с трудом находя на нём свободное место, и спрашивал у нарочито спокойной Инги:
– Что это такое?
– Я так больше не могу, – тихо отвечала ему Инга, бесполезно водя курсором мышки по экрану монитора.
– Растуды твою туды! Ты не можешь вот так уйти. Я не справлюсь один. Если ты устала – возьми пару дней отгула. Я договорюсь с ребятами. Отдохнёшь пару дней, возьмёшь себя в руки. Мм? – то ласково, то настойчиво Петр Иванович уговаривал Ингу, пытаясь снять реакцию с её невозмутимого лица.
Инга молчала.
Конечно же, она не собиралась увольняться по-настоящему. Конечно же, она любит свою работу, любит этот вечно заваленный бумагами стол, пыльный монитор, завявший, но ещё борющийся за жизнь, цветок на подоконнике, забитую окурками пепельницу.
