– Но дом же молчал.
– А мать не сообщила на работе свой сотовый?
– У меня сестра на скорой тоже работает. Там не говорят в отпуске свой сотовый.
– Подруги? Были у нее подруги? Одноклассники… однокурсники… просто друзья… не в вакууме она же жила…
– Три года в коме… вы что… человека максимум на год хватает… сочувствие проявлять… и то – скорее любопытство…
В дверях появились люди. Они засуетились над останками. Я вышла в свою комнату, подошла к зеркалу. Ну и ну. Худая, высохшая. Короткий ежик темных волос смешно топорщился надо лбом. Я лизнула ладонь и попробовала пригладить волосы. Они снова вздыбились вверх.
– Ничего, знаешь, какие волосы у тебя теперь отрастут! – Петр вошел вслед за мной.
– Тебе нужно было Днухе позвонить. Ты бы видела, какой крутой за ней отец приехал! Послушай, а у тебя ведь и денег нет? А может, тебе лучше в больнице еще недельку?
Он тарахтел, не замолкая. Моя комната выглядела совсем печально. Пыль на письменном столе, книги… Они стояли на полу стопками-горками, я точно помнила – я писала курсовую, я их так и оставляла. Герцен, Соловьев, Гегель, история философии 19 века, Аксаков, Киреевские, Самарин, славянофилы… Библия, история древнего мира, Вавилон, Византия… Я пнула ногой одну из горок. Она рухнула, веером разложив печатную продукцию на полу. Странно, ковер был свернут, и лежал у стены.
– Конечно, я что – должна всю жизнь в этой больнице провести?
– Да ты так не огорчайся. Нужно восстанавливать силы. Мускулы…
– Уууу, какой у вас шикарный письменной стол. Вы не продаете его? – странный вопрос исходил от появившегося вновь Потапенко. Он заглядывал мне через плечо.
Я оглянулась на свою комнату. Посредине, боком к окну, стоял арабский инкрустированный мебельный экземпляр. Бронзовые ручки и кружевное литье уголков рождало сомнение в принадлежности данной вещи этому месту. Бабушка баловала меня.
– А книги кто читал? – Потапенко стал вдруг излучать жизнелюбие. – Но, по-любому, этот запах цивилизации нужно проветрить.
– Книги – разве это не признак разума?
– Конечно, нет, – вмешался «хирург». – Канализация – вот культура.
– Ну, Петь, ты еще что-нибудь новенькое скажи.
– За одну секунду с поверхности спирта испаряется два молекулярных слоя.
Оцепенение уходило, Петр был добрым парнем. Потапенко поправил очки.
– А спирт какой? Технический, или медицинский?
Серый свет конца октября тоскливо серебрил комнату, делая ее призрачной и нежилой. Впрочем, при чем здесь осень? Это так и было.
– Тебя ведь машина сбила? – Потапенко по-хозяйски уселся на мой диван.
Странное начало разговора. Я отлично помнила тот злополучный вечер. Но там было полно народа, неужели никто не видел машину? Значит… она так и не остановилась?
– И что? Странно было бы, если бы наоборот…
– А кто тебя сбил?
– А те люди, что там стояли, полная автобусная остановка… – они… что – их тоже сбили?
– Ну, было темно…
– Отлично, а я глаза закрыла.
– В смысле?
– В том плане…
– Что чуть копыта не откинула… – Петр рассмеялся.
– Это что – черный юмор?
– Ага, воскрешение и смерть – всегда вызывает странные эмоции.
– Почему?
– А вам никогда не хотелось смеяться при виде трупа?
– Мммм, – Потапенко с интересом посмотрел на «хирурга». – И часто вы так веселитесь?
– Да каждый день! Я-то уже привык!
– Значит, машина так и не остановилась? – я посмотрела на очочки маленького следователя. Не хотелось смотреть дальше блестящей поверхности стекол. Не было сил. Я решила сосредоточится на бликах оптики.
