Узоры моей жизни - страница 2



Не могу вспомнить, сохранилась ли обида на брата хоть за что-то? А, впрочем…

Я лежу на печке и с увлечением читаю роман «Кавалер золотой звезды». (Удивительно, но так отчётливо запомнилось, что именно роман этого прославленного тогда писателя Семена Бабаевского.) Так вот, читаю, но входит Виктор, спрашивает: что за книга? Показываю. А он хватает её и бросает под стол. Я – в слёзы! Но он даже и утешать не стал, а только сказал: «Никогда не забивай голову барахлом». И других обид не помню, а вот такое… Я пошла встречать корову из стада, но та пришла сама, а меня мама нашла в двенадцатом часу ночи висящей на заборе Городского сада, – шел концерт заезжих артистов, – и гнала домой толстой верёвкой, – вбежала я в дом, забилась меж кроватью и стенкой, ожидая: вот-вот достанет! Но вступился брат, прикрыв собой:

– Да ладно, прости её. Она больше не будет.


Я и мама. Фото сделано в послевоенные годы (1947 год).


Почему записала тогда, в четырнадцать лет, песню, которую пропела мама, что подтолкнуло? Может, потому, что именно тогда созрело в душе сознание навсегда ускользающих мгновений, которые хотелось сохранить?

Уж ты реченька,
Речка быстрая, вода чистая,
Что ж ты, речушка, стоишь,
Не всколыхнешься,
С пододна песком не возмутишься?
«Да как же мне речушке всколыхнутеся,
Как мне, быстрой возмутитеся?
Я уж, речушка, тростником заросла,
Да я уж, быстрая, тынью заплыла».
Как на горочке стоит горенка.
В этой горенке сидит свет-Наташенька.
Но сидит она невесела,
Буйну голову повесила.
Приходят к ней подруженьки-соседушки:
«Что же ты, Наташенька, невесела,
Буйну голову повесила»?
«Сестрицы-подруженьки,
Как же мне быть веселою?
Ведь вскормить, вспоить, меня было кому,
А проводить, благословить некому.
У меня гостей полна горница,
Одного только нет – гостя милого,
Гостя милого – батюшки родимого.
Ой, вы, ой, поднимитеся, ветры буйные,
Ветры буйные, ветры сильные.
Да вы разнесите пески желтые,
Пески желтые во все стороны.
Да откройте вы дубовый гроб,
Поднимите из него гостя милого,
Гостя милого, батюшку родимого.
Обниму я его, припаду к нему
И спрошу у него благословения».
«Да ты не плач, не рыдай, свет Наташенька!
Благословит тебя родная матушка,
А встретит тебя сокол Серёженька.

Ассоциации… Вы вспыхиваете неожиданно и какими-то неведомыми путями вбрасываете в то, что, казалось бы, скрылось навсегда.


Иду по аллее парка, любуюсь резными деревянными скульптурами, нежностью весенней зелени, вдыхаю влажный, напитанный свежестью воздух, смотрю на весёлую игольчатую зелень травы, пробившейся сквозь сухие прошлогодние листья, и от всего этого в душе трепещет радость торжествующей жизни, молодости! Но вдруг: «Как же грустно, что тогда наша Зорька не дожила до такой травки!»

А была она в послевоенные годы нашей кормилицей и спасительницей. Тогда на семью по карточкам выдавали буханку хлеба в день, картошины без соли и масла были почти лакомством. А корову зимой мы кормили соломой, – на сено не было денег, – и остатками от вывезенных колхозниками стогов сена, за которым мама ходила в поле, раскапывая из-под снега, где её однажды чуть не подстрелил охотник, в сумерках приняв за волка.

Ходили мы с мамой за шестнадцать километров от Карачева в деревню Юрасово8 и к заводу, на котором из свёклы делали спирт, отходы выливали и назывались они бардой. В мороз она не замерзала, поэтому раз в неделю, раненько утром, устанавливали мы на санки бак и отправлялись за нею, а когда возвращались, то мама тянула за веревку, а я, десятилетняя девчонка, толкала санки сзади, барда иногда выплескивалась мне под ноги и мои бурки