Я перемещаю пальцы на грифе и начинаю следующий куплет. Теперь созвучные ноты ткут полотно мелодии.
С тобой я виделась, когда…
– А вы полны сюрпризов.
Этот голос я слышала всего однажды и все же узнала бы его где угодно. Он резонирует сильнее, чем басовая струна. И ощущается насыщеннее темного шоколада. Я потрясенно вздрагиваю и инстинктивно бросаю взгляд через плечо.
– Не смотрите, – напоминает он.
Я вновь быстро поворачиваю голову вперед.
– Я ничего не видела. Вернее, опять только ваше плечо. – На этот раз он прячется за деревом.
– Такое чувство, что у вас какая-то особая тяга к моим плечам.
Тихо фыркнув от смеха, я принимаю предложенную игру.
– Ну, насколько я могу судить, у вас довольно привлекательные плечи.
Теперь уже смеется он, и этот звук поражает яркостью солнечного света и пленяет роскошью бархата. Усилием воли я заставляю себя оставаться неподвижной, с трудом удерживаясь от инстинктивного желания подобрать для его смеха созвучную мелодию. С лютней в руках я бываю очень надоедливой.
– Не знал, что вы умеете играть на лютне.
– Подозреваю, что мы многого не знаем друг о друге.
Вчера вечером он вроде бы не слишком стремился узнать такие подробности.
– Откуда вы знаете эту песню?
– Трудно сказать… – Во рту внезапно появляется привкус металла, как будто я съела что-то подгоревшее или прикусила язык, измазав кровью внутренние стороны щек. Ненавижу ложь. Всякий раз, когда кто-то пытается лгать мне, я улавливаю запах дыма, а если вру сама, чувствую металлический привкус. В любом случае ложь доставляет мне неприятности, которых я стараюсь избегать любой ценой. – Наверное, где-то услышала еще в детстве. Я знаю ее уже давно. – Полуправда дается мне легче.
На самом деле этой песне научила меня мама. Она пела мне ее как колыбельную. Но когда я стала старше и в нашей жизни появилась Джойс, отец предупредил: все, что я узнала от мамы, нужно держать в секрете.
– Наверное, подобные старые песни имеют свойство задерживаться в таких вот местах.
– Вероятнее всего. – Я прижимаю к себе лютню в защитном жесте. – Ничего, что я ее пела?
– А почему нет?
Я вспоминаю, как меня ругали матушка с Хеленой и слабую поддержку Лауры.
– Я не очень хорошо играю и пою.
– Кто бы вам это ни сказал, они солгали. Вы замечательно играете.
Воздух по-прежнему чист и свеж, запах дыма не щекочет нос.
Он не лжет.
Лорду Фенвуду действительно нравится моя игра.
– Благодарю.
– Вы допоете для меня эту песню? Я уже очень давно ее не слышал, – тихо просит он. Неуверенно, почти колеблясь. Может, ему стыдно за то, каким тоном он вчера со мной разговаривал?
– Только если вы сначала ответите на вопрос.
– Спрашивайте.
– Прошлой ночью… я слышала крики. Точнее, один крик. Он быстро смолк… Все хорошо?
Немного помедлив, он произносит:
– Может, вам приснился кошмар?
– Я знаю, что слышала.
– Прошлой ночью я не кричал.
– Я и не утверждала, что это вы.
Его уклончивость меня раздражает, а манера речи напоминает Джойс. Та часто говорила со мной свысока, настаивая, что я ошибаюсь, хотя сама я была твердо уверена в обратном. Но мачеха вечно любым путем стремилась вывернуться или отмахнуться от моих мыслей и чувств.
– Я хотела посмотреть, в чем дело, – продолжаю я, – но дверь оказалась заперта…
– Вы пытались ночью покинуть свои покои? – Последние слова он почти рычит. Я чувствую, как от него волнами исходит ярость. – В этом доме существуют четкие правила. Для вашего благополучия.
