Углом к бараку, с северной стороны, располагалась местная лавка, сейчас ярко освещенная.
Еду и рабочую одежду здесь можно было купить в кредит по ведомости. Вереница женщин и мужчин выстроилась, ожидая возможности войти, другая вереница тянулась из лавки, люди шли, нагруженные консервными банками и батонами хлеба.
Джим и Дэн приблизились к строению.
– Вот она, ночлежка, – сказал Джим. – Неплохо бы, конечно, если бы была у тебя женщина, чтобы стряпать.
– Пойду-ка я в лавку – банку бобов куплю, – сказал Дэн. – Кретины эти платят по семнадцать центов за фунт консервированных бобов. А могли бы за ту же цену купить четыре фунта сухих бобов и сварить их. Вышло бы целых восемь фунтов.
– Чего ж ты сам так не делаешь? – спросил Джим.
– Времени нет. Приходишь усталый как черт, и есть охота.
– Ну а у других разве полно времени? Женщины работают с утра до ночи весь день, а хозяин дерет три лишних цента с каждой банки, потому что люди так выматываются, что не могут сходить в город за продуктами.
Дэн обратил к Джиму свою клочковатую бороду.
– Тебе это покоя не дает, да, парнишка? Ты прямо как щенок с толстой костью, которую не разгрызть. Щенок грызет, примеряется к ней и так и эдак, а на ней даже и следа от зубов его не остается, а он все грызет, пока зуб об кость не сломает.
– Ну а если всем скопом на кость наброситься, можно и разгрызть.
– Может, и так, только я вот уже семьдесят один год среди людей и собак живу и видал, как они все больше норовят стибрить друг у друга кость. Не встречал я что-то, чтобы собаки помогали друг другу кость разгрызть, а вот как вырывают они, черт их возьми, друг у друга эти кости, я сплошь и рядом видел.
– По-твоему, выходит, что все бесполезно.
Старый Дэн осклабился, обнаружив четыре своих зуба, длинных, торчавших как у суслика.
– Мне ведь уже семьдесят один стукнуло, – как бы извиняясь, бросил он. – Так что давай, грызи свою кость, а на меня внимания не обращай. Может, люди и собаки теперь переменились, стали не такими, как прежде были.
Когда они ступили на мокрую площадку возле крана, от толпы сгрудившихся там людей отделилась фигура и направилась в их сторону.
– Вот мой товарищ, – представил Джим. – Это Мак. Отличный парень.
– Не желаю я ни с кем разговоры разговаривать, – неприветливо отозвался Дэн. – Мне даже и бобы-то разогревать неохота.
Мак подошел к ним совсем близко.
– Привет, Джим! Как делишки?
– Очень даже неплохо. Это Дэн, Мак. Он на севере лес валил, когда уоббли там шуровали.
– Рад познакомиться. – Мак постарался, чтоб слова его прозвучали почтительно. – Слыхал я о том, что тогда в тех местах делалось. Там и к саботажу прибегали.
Тон Мака доставил Дэну некоторое удовольствие.
– Я не был уоббли, – сказал он. – Я верховым был. А уоббли порядочные мошенники, конечно. Но эти сукины дети дело свое знали. Лесопилку вот в два счета спалили.
– Ну, если знали они свое дело, то что ж тут удивительного, – по-прежнему крайне почтительно заметил Мак.
– Жесткие они были, шайка эта, – продолжал Дэн. – Не большая это радость была – с ними разговаривать. Ненавидели они всех и каждого, всё на свете ненавидели. Пойду-ка я за бобами схожу. – И он, развернувшись вправо, удалился от них.
Почти стемнело. Джим, глядя на небо, увидел, как его пересекает какое-то темное клиновидное пятно.
– Мак, гляди! Что это?
– Утки дикие. Раненько они в этом году с места снялись. Ты что, никогда раньше диких уток не видел?
