В зале поднимается гомон облегчения и радости, будто на пиру.
Неважно, насколько ты уверена в результате; все равно, услышав его, оказываешься не готова.
Будто учитель в школе отмахивается от объяснений, почему ты опоздала в школу.
Будто действия Стоуна были неважными. Незначительными. Ничтожными.
Будто это совсем пустячное дело, что он убил Адэйр. Бабуля встает, как если бы закончила свои дела в церкви, проповедь завершена и говорить или делать больше нечего. На ее лице ни тени злости или тревоги.
– Без рассмотрения? – ору я. Это безумный, ошеломляющий звук, от которого все в зале мгновенно замолкают.
Все пялятся на меня, будто я лишилась своего чертового разума. Может, так и есть. Шериф Джонс смотрит на меня как на дикое животное, которое сорвалось с цепи. Кровь кипит. Ноги несут меня вперед – есть у них привычка так делать прямо перед тем, как я совершу какую-нибудь глупость.
Надо было взять с собой нож.
Или пистолет дяди Дуга, если бы знала, где его спрятала тетя Вайолет.
Я вытаскиваю проклятое яйцо из стаканчика и крепко сжимаю его. Другая рука ищет в сумке мешочек.
– С тобой, как поступил ты! – Неистовый гнев и слюна брызжут у меня изо рта. Несущей проклятия наперстянкой я яростно тычу в Стоуна. Он, спотыкаясь, отступает назад, когда я перелезаю через лавку.
Он слишком медлит и не успевает.
Правой рукой я разбиваю яйцо и размазываю его по лицу Стоуна. Левой – взмахиваю мешочком силы, и крошечные щетинки шиповника застилают ему глаза, словно туман.
Я с хрустом ударяюсь щекой о деревянный пол зала. Я чувствую запах одеколона после бритья и сигаретное дыхание шерифа, когда он наваливается на меня сверху.
– Проклятье! Девчонка, я же говорил не делать глупостей.
Он коленом прижимает меня к полу, заводя мне руки за спину. Металлические браслеты со звяком оборачивают запястья.
– Ублюдок! – Я дергаюсь и вырываюсь из удерживающих меня рук. – Ты заплатишь за то, что сделал! Заплатишь, твою мать!
Будто лучик солнечного света, я ловлю короткий взгляд Стоуна, прежде чем шериф вздергивает меня на ноги и выталкивает из зала.
Кроваво-красные ошметки яйца стекают по его щеке и пачкают дорогую белую рубашку. Воздух тухнет от его гнили. Стоун отчаянно трет глаза, крича от боли.
Да придет смерть в твой дом.
– Что ж, ты у нас по тупости сравнялась с табуреткой, раз отмочила такую хрень в суде, – сообщает мне тетя Вайолет с другой стороны тюремной решетки.
Естественно, шериф оставил меня гнить в камере на ночь, прежде чем сообщить, что Стоун решил все-таки не предъявлять обвинений. Нападение женщины вполовину тебя ростом с яйцом в руке… ну, будешь выглядеть той еще размазней, если станешь жаловаться. Но каждая секунда в этой смердящей бетонной коробке стоила того, чтобы увидеть страдающее выражение на лице Стоуна Ратледжа.
Тетя Вайолет выглядит отвратительно – лицо покраснело и распухло от слез. Или алкоголя. Или того и другого. Жвачка со вкусом корицы не может перекрыть запах сигарет и водки, въевшихся в ее дыхание.
– Стоун заслуживает худшего, – говорю я ей и сажусь, чтобы потянуться. От спанья на палете из прессованного хлопка, который тут зовут матрасом, моя спина отваливается. Челюсть немного ноет от знакомства лица с полом.
Мы обе кидаем взгляд на приемную, когда слышим приказ шерифа выпустить меня. Заместитель Ранкин с нависающим над ремнем с кобурой пузом кряхтит, вставая со стула. Ключи позвякивают у него на бедре, когда он, переваливаясь, идет по тускло освещенному залу.
