Позже консул подтвердил, что лиственница перебрасывается из Алтая на юг через широкую долину Чёрного Иртыша и образует леса в Сауре, оканчиваясь у кумирни Матени в долине Кобу, а тянь-шанская голубая ель от Тянь-Шаня распространяется на север в Джунгарский Алатау и Барлык, но не дальше. В промежутке между Сауром и Барлыком в горах нет ни лиственницы, ни ели, а встречаются казачий можжевельник и немного берёзы, осины и вербы.
Вид из долины Кобу на юг был интереснее. Хребет Семистай тянулся здесь, как высокая зубчатая полуразрушенная стена. Острые вершины гор обрывались к северу высокими скалами красного цвета; к ним примыкали более низкие скалистые горы, как будто состоявшие из обрушившихся сверху громадных глыб. В разных местах высились отдельные крутобокие скалы, похожие на развалины башен и замков. Узкие ущелья круто поднимались вверх, а внизу открывались на покатую равнину, составлявшую как бы подножие этой стены. Она представляла сухую полынную степь и резко отделялась от зелёных лужаек дна долины Кобу.
Мы долго ехали по окраине этого подножия, любуясь скалами Семистая справа и зелёной долиной слева, замкнутой на севере тёмной стеной Саура, над которой сверкали под лучами солнца снеговые поля на пиках Мустау.
– Красивое место твой родной край, Лобсын! – сказал я.
– И богатое, – прибавил он. – Здесь хорошие луга для зимних пастбищ, в Сауре много леса для дров и хорошие летовки.
– А в Семистае летовки есть?
– Нет. Это совсем дикие горы: везде камень, скалы, ущелья, травы мало, и места для скота неудобные. Но у нас холоднее, чем в Чугучаке, хороший хлеб сеять нельзя, ячмень – и тот иногда замерзает, не дозрев.
– А Ибэ-ветер зимой тоже дует?
– Нет, такого ветра здесь нет. Видишь, кругом горы: Саур с одной стороны, Семистай – с другой, а Коджур – с третьей. Долина Кобу – тупик, ветру выхода нет, и зимой у нас тихо.
По мере того как мы ехали на восток по долине Кобу, она становилась менее ровной. Плоские холмы среди неё стали выше и потом слились в длинную цепь скалистых гор Караадрык, которая закрыла от нас северную часть долины вдоль подножия Саура, где, по словам Лобсына, была ставка князя Хобук-бейсе и монастырь, куда отец сдал его ламам в науку.
Цепь Мустау кончилась, но стена Саура своим продолжением по прежнему закрывала вид на север. С другой стороны Семистай стал значительно ниже, оставаясь скалистым и диким.
– Здесь тоже летовок нет, – заявил Лобсын на мой вопрос. – Но зато легко перевалить на ту сторону, дороги есть. А там через высокий Семистай только горные козлы и архары могут перебраться.
– И много их там водится?
– Много. Семистай – самое лучшее место для охоты на этих животных. И наши калмыки добывают их понемногу.
Вечером мы остановились на большой лужайке вблизи того места, где река Хобук поворачивает на юг, врезается в дно долины и прорывается через Семистай. Меня поразило, что в течение целого дня, пока мы ехали по долине Кобу, нам не встретилось ни одного человека. Я спросил Лобсына, где же его соплеменники калмыки, почему их не видно.
– Все наши зимовки стоят под Сауром и их с этой дороги не видно. Нашим калмыкам здесь делать нечего. Видишь, какая сухая степь под Семистаем. А под Сауром много ключей, ручьёв, трава жирная и летовки в горах тоже недалеко. Встретиться нам мог здесь только охотник на козлов по дороге в Семистай.
На следующий день мы продолжали ехать на восток по долине Кобу и видели зимовки калмыков под Сауром потому, что цепь Караадрык кончилась и вся долина открылась перед нами. К закату горы с обеих сторон распались на холмы, а долина упёрлась в обширную впадину большого озера Улюнгур. Мы остановились на его западном берегу. Корма здесь было достаточно в виде камышей в воде и травы на берегу. Но вода озера нам не понравилась для чая; она была чуть солоноватая. Нам и нашим лошадям сильно досаждали комары, которые кружились огромными роями.
