В глубинах Незримого… - страница 14

– Виктор Владимирович, всё готово к празднованию! – засмеялась Вера, показывая в сторону накрытого стола. – Надо отметить рождение Вашего сыночка!

– Конечно, Вера, конечно. Пригласите ещё Никиту. И никакого спиртного! И ещё! Простите, я смогу посидеть с вами, – он взглянул на часы, – минут двадцать. Работа.

Анна сидела около кроватки сына и любовалась им. Ей был приятен радостный гам, доносящийся из кухни – душой она радовалась вместе с ними.

Наташа (как стала звать её потом Вера), оказалась добросовестной няней. Всё своё несостоявшееся материнство она с нежностью отдавала ребенку.

***

Прошло несколько дней.

Анна, доверяя Наташе ребенка, могла уже выйти прогуляться по аллее. Ей хотелось увидеть бабу Нюру и рассказать, как прекрасен её малыш. И может даже пригласить в гости.

– Да ты прям вся светишься! – скрипящим голосом приветствовала Анну баба Нюра, сидящая на той же самой скамье.

– Ох, баба Нюра, как я счастлива! – улыбаясь ей, отвечала Анна.

– Да. В твоем теперешнем положении это самое лучшее.

Веселая улыбка моментально слетела с губ Анны.

– Да ты, дочка, не обижайся. Садись, давай рядом. Как там твой малыш? По нему так от счастья убиваешься?

– Ой, баба Нюра, он такой хорошенький, спокойный. Нянечку Витя ему нашел хорошую. Добрая женщина, всё на совесть делает, как своего голубит. А я, баб Нюр, нисколечко не ревную его к ней. Вот и к вам решила сходить, потому что доверяю ей.

– Это хорошо милая. Дай-то Бог!

– Баба Нюра, я вот хотела спросить, может, вы о себе, расскажите? Что-то мучает вас или мне так кажется?

– Да не знаю, интересно тебе будет об старой-то знать?

– Интересно, баба Нюра. Вы мне теперь, как родная. Я вот три дня вас не видела и уже так соскучилась. Одна вы у меня здесь. Только вам и могу душу излить.

– Спасибо на добром слове, дочка. Сколько я тут повидала «нашего» брата, да только ты и запала мне в душу. Тоже соскучилась, – потрепала Анну за руку баба Нюра. – Ну, а если интересно, расскажу о себе. Слушай! Я-то, в девках, шибко красивая была, – начала свой рассказ баба Нюра. – Коса одна чего стоила! С кулак толщиной, ниже пояса. Волос на висках вьётся. Одним словом хорошее украшение для моего красивого девичьего лица было. Жила я в маленькой деревеньке, кругом тайга. Всё на виду. Любила я парня одного, Степаном звали, и он меня любил. Только вот отец был против нашей с ним любови. Бывало, узнает, что с ним встречаюсь, так с порога вожжами охаживал. Бедные они были, из скота одна корова и та никудышная была. А тут у зажиточных соседей сын пришел с военной службы, да на меня глаз положил. Ходил он за мной по пятам. Хоть лицом его Бог и не обидел, да только не мил он мне был. Стал он к отцу с бутылочкой захаживать. Посидят-посидят… А потом отец меня уговаривать начал замуж за него идти. За Мефодия, стало быть. Я ни в какую. Так они с матерью меня насильно за него отдали, когда сваты пришли. За это он дал им два десятка кур, пару овец, да десять соток земли. Так я стала женой не любимого мной человека. Сперва он терпел мой строптивый нрав, а потом и за косу и за вожжи браться стал. А когда и кулаками проходился по моему девичьему телу.

– Так вы бы ушли от него, баба Нюра, – переживая советовала Анна.

– Не принято было тогда уходить. Позор! Со Степаном на дорожке встретимся, посмотрим друг на дружку, да дальше идём, каждый своей дорогой. А злые языки собирают, да Мефодию послаще, попридуманее рассказывают. Тот вообще мне на улицу запретил выходить. Пить стал. А как напьется, бил меня почем зря. Забеременела я, думала, изменится, беречь будет. А он взял себе в голову, что дитя это Степаново. Так ещё, пуще прежнего бить стал. К матери с отцом убегала, так те меня назад, к нему гнали. Отдыхала от него душой и телом только когда тот на охоту уходил в тайгу. Я уже на седьмом месяце была, когда он, в очередной раз, напившись, бросился на меня с кулаками. Побежала от него, он за мной. Был сильно пьян, ногой за скамью зацепился да со всего маха головой о печь. Тут же свалился замертво. Лежит, а я подойти боюсь, вдруг как схватит. Присела на кровать, за спинку держусь, колотит всю, ноет, куда стукнуть успел, а сама живот поглаживаю, чтоб дитя не так больно было и трепетно. Долго смотрела на его распластавшееся огромное тело и решила потихоньку глянуть. Иду, ноги трясутся. «Мефодий, Мефодий…», – зову, а он то и не откликается. Подошла, тронула его, вижу, он мертвый лежит, а по лицу струя крови, а на полу уже лужа целая, глаза вытаращил, аж жуть. И пришла мне в голову мысль утащить его ночью в лес да закопать, а всем сказать, что, мол, с тайги не вернулся. Так и сделала. Всю ночь тащила его, потом следы заметала, кровь на полу да на печи отмывала, да отскабливала. Под утро свалилась от усталости, да уснула. Да только он во сне всё гнался и гнался за мной. Бегу, ору, как оголтелая. Проснулась от болей в животе. Еле как до бабки-повитухи добралась. Та сразу на дощатую кровать меня, воду на печь. Думала, сдохну. Но ничего, мужик мой меня к болям-то закалил. Дитя пошло неправильно, порвалась я вся. Бабка, простыней, свёрнутой в жгут, выдавливала из меня дитя. Родилась девочка, крохотная. Ручка и ножка сломанные и сросшиеся неправильно, торчали в стороны. Они совсем не двигались, и были синего цвета. Сама она издала еле слышный писк и затихла. Повдоль всей головки сплошной красный кровоподтёк. Страшно было смотреть на неё. Бабка-повитуха про меня забыла, на дитя уставилась. Ну, думаю, всё, ославит так, что житья мне здесь не будет больше. «Антихриста ты родила! – говорила мне она, то и дело крестясь, да отмахивалась руками. – Свят-свят-свят!» Бедная девочка и десяти минут на свете не прожила. Тихо так умерла. Сгребла я тут же её с первой попавшейся тряпкой и бегом домой. Бегу, с меня всё льется, от болей корчусь. Прибежала, закрылась и сижу тише воды. Ночью дочку на заднем дворе схоронила. А утром к Мефодию мужики пришли. Я сказала, что он из тайги ещё не вернулся. Ну, те и ушли. А через два дня собаки в лесу тело его отрыли. Шум в деревне поднялся, стали косо на меня смотреть, про дочку тоже прослышали, так совсем меня отовсюду гнать стали. Тяжело мне жить средь людей стало. Обозлилась я на них, да и, вообще, на весь свет. В Бога верить перестала. Собрала я в узелок вещи свои, да еды на дорогу, заколотила окна, двери и ушла из деревни прочь.