Письмо закончилось. Я сидел, впитывая унижение, как школьник, хотя все было гораздо хуже. Я стал родителем, который не платит за своего ребенка. Нас исключили. Наверняка, все уже прочли письмо, может, даже Лиза прочла на работе.
Деньги, деньги! Почему бы не послать детей убирать приюты для животных – научатся любить ежей и не бояться змей… Обдумывая, зачем вообще закупать какие-то средства для уборки, кляня родительский комитет, я иду в душ. Отодвинув плесневелую шторку, раздеваюсь и встаю в равнодушную зеленую эмалированную ванну.
Вода смывала озноб, грязь города и пристальные взгляды сотен случайных людей, встреченных мною днем. Мне стало хорошо. Долгий горячий душ – это лучший момент моего дня. И тут я вспомнил, что книгу по труду я так и не купил.
Я увидел сумасшедшего, недавно
поселившегося в нашем квартале,
и заметил, что он единственный в
толпе, кто не несет полиэтиленовый
мешок.
Орхан Памук
Хэлло, мото! Подъем! Семь лет я не меняю рингтон. Он кажется мне ультрасовременным. Такой уверенный мужик зовет меня в свой мир. Я купил телефон в лето, когда родился Лука. Очень понравился цвет – темно-фиолетовый. Наверное, этот телефон и крестик – две мои серьезные собственности, если не считать пуховика и зимних ботинок.
Выключив будильник, я мысленно ощупал свою боль: тянущую свистящую воронку в груди и звенящее напряжение между бедрами. Кроме нескольких мгновений, когда я только пробуждался, они всегда были со мной.
Мы завтракаем макаронами. Лиза появляется на кухне, садится на табуретку и сидит до конца, не поднимая головы от телефона. Я догадался, что мыслями она все еще была в том кафе. Я злюсь на неё. Меня раздражает ее медлительность. Так раздражает, что мне хочется бить стекла. Лука наблюдает за нами, иногда пытается робко что-то сказать. Ему страшно идти в школу, над ним там издеваются. Лука толстый, самый маленький в классе, брюки большие ему, сидят неказисто. Но делать нечего, надо идти.
Я одеваюсь в сопрелую куртку и ухожу на работу. Лука прощается со мной тихим, нежным голоском. Лиза молчит. Закрыв дверь плоским ключом, я спустился на один пролёт и увидел Марину.
Ей шестнадцать, она живет этажом выше с мамой Викой и папой Николаем, Колей, в прокуренной квартире. Ремонт последний раз там делали перед ее рождением. Отец Марины смахивает на большого лохматого пса. В застиранных рейтузах и синтепоновом плаще в любое время года. Он потихоньку таскает из дома вещи. Может унести кресло или блендер. Ее родители – мелкие рабочие. Отец слесарь, его недавно уволили за пьянство. Сейчас он грузчик в загибающемся магазине, где мама Марины работает продавцом в отделе овощей, галантереи, сухофруктов и орехов.
Мы познакомились в прошлом году. У них в квартире ругались, Марина выскочила в короткой майке, дырявых шерстяных носках, лосинах и розовых тапках с заячьими ушами. Бледная, с горящим взглядом, разлетевшимися из хвоста волосами. Спустилась ко мне, попросила зажигалку и сигарету. С тех пор мы иногда курим вместе.
Вот и сейчас она сидит на подоконнике боком, смотрит в окно, ноги поставила на подоконник, отодвинув цветы в горшках – пыльную герань и денежное дерево. Между ног банка из-под горошка вместо пепельницы. Марина со вкусом затягивается, неторопливо стряхивает пепел, выдыхает дым. Она все делает плавно, не спеша, как ленивая кошка. Рыжая кошка.
