В конце строки - страница 44

– Ты ведь лазала только по фасаду университета, да? – спросил я.

Элена посмотрела на меня с интересом.

Наступил ноябрь, вышло солнце, но еще было холодно. На ней были зауженные джинсы и те же самые кроссовки, легкие и удобные, немного потрепанные на носках. Сверху она накинула косуху.

– Я раньше уже занималась свободным лазаньем, – заверила она меня.

– Но на скалах.

– Ну да, конечно.

Мы шли все дальше, по направлению к метро.

– По стеклу никогда, верно?

Элена облизала губы. Когда на ее лице на миг появилась улыбка, изо рта вырвалось облачко пара.

– Я залезала на здание факультета, на свою крышу и на твою, – заверила она меня, и я знал, что так оно и было. Зачем ей было лгать, если она позволила увидеть ее здесь, прогуливающуюся между башнями?

– Я видел, что многие так делают, – все же решил я прощупать почву. – Лазать по стеклу, должно быть, очень тяжело.

– Некоторые лазают с присосками, – отозвалась она.

Я удивленно приподнял брови.

– Я не шучу. Это вакуумные присоски. Дэн Гудвин[11] использовал такие в 1981-м, чтобы залезть на Сирс-Тауэр в Чикаго. Четыреста сорок два метра высоты. Также он их использовал в 2010-м на башне «Миллениум» в Сан-Франциско и, наверное, еще на многих других.

– Значит, на стеклянное здание можно подняться с присосками или… с помощью подъемного крана.

Элена не остановилась, но что-то в ее выражении едва заметно изменилось. На станции мы протиснулись через толпу и зашли в метро.

– Я знала кое-кого, кто это делал… с подъемными кранами, – пояснила она.

Мы молча побежали, пытаясь успеть на поезд, который только пришел.

Мы встали около окна.

– Он поднимался на здания с помощью подъемного крана? – продолжил я.

По тому, как она на меня посмотрела, я побоялся, что беседа завершена, что момент был упущен.

Через пару секунд она расстегнула замок на косухе и продолжила:

– Не всегда. Он мог залезть на здания вообще без какой-либо помощи, но иногда пользовался подъемными кранами, чтобы лазать быстрее и потешаться над охраной. Если какой-то небоскреб был на ремонте, тогда он пытался. Он поднимался на здания гораздо выше «Стеклянной башни». – Она улыбнулась. – С ней у него не задалось.

– Почему?

– Почему он лазал или почему он не мог забраться на «Стеклянную башню»?

Я улыбнулся:

– И то и другое.

– Знаешь, я тоже задавалась этим вопросом. Почему он этим занимался? Думаю, он чувствовал то же, что и я, когда забираюсь по стене, когда забираюсь на крышу или когда …

– Когда ты залезла по фасаду университета.

Она едва заметно кивнула.

– Я рассказывала тебе об этом там, наверху, на твоей крыше. Есть что-то… Лазанье с веревками отличается. Это другое. Мне кажется, дело в подъеме, контроле и принятии решений. Габриель не мог принимать решения на земле, а там, наверху, – мог.

– Если ты упадешь, то это от тебя уже не будет зависеть, – возразил я.

Элена повернулась ко мне и прислонилась к окну.

– Или будет.

«Или будет».

– В этом есть противоречие, – продолжила она и отвела взгляд. – Я знаю, знаю. Логики в этом мало. Поднимаясь на пятидесятиэтажное здание, ты ставишь на кон все. Но есть что-то… Есть что-то там, наверху, что принадлежит тебе. – Она пристально посмотрела на меня и закусила губу. – Ты этого не понимаешь.

– Но мне бы хотелось.

Элена одарила меня одной из тех улыбок, которые останавливаются на полпути, когда уголки губ приподнимаются лишь с одной стороны. На щеке у нее появилась ямочка. Элена слегка вскинула брови, и ее шрам на виске стал заметнее.