Скромнее было красное начальство и комиссары. У них замечалось желание походить на настоящих военных, и многие из них смотрели настоящими денди: в бриджах, френчах, дорогом оружии. Начальство держалось в стороне от красноармейцев и, видимо, не одобряло похмелья победителей.
Все бол́ ьшие рестораны закрылись. Вернее, их реквизировали под советские столовые: «Столовая Штарма IX Куб.», «Столовая Поарма IX Куб.», «Столовая комсостава полка имени III Интернационала», «Столовая культпросвета IX Кубармии» и т. д. Простому смертному туда не было входа. Для красноармейцев имелись особые столовые-клубы; тут вместе с пивом и солеными огурцами товарищам преподносились зажигательные речи присяжных ораторов, и граммофон наигрывал декламации пролетарского поэта Демьяна Бедного.
Нашему брату, пленному, приходилось пользоваться маленькими домашними столовыми, платя за плохонький обед 120–150 рублей. В то время это считалось большой суммой. До прихода красных в лучшем ресторане обед можно было получить за 50–60 рублей. Но скоро и эти столовые прекратили свое существование, так как на базарах ничего нельзя было купить для себя, не только для столовой.
Сытый, богатый всем Екатеринодар вдруг превратился в голодный город. Стало выгодным продавать из-под полы, и потому, что ни день, то цена всем продуктам сначала удваивалась, потом утраивалась, и стала доходить до головокружительных цифр. Иголка – 500 руб лей, катушка ниток – полторы тысячи, фунт соли – 3000 рублей…
Энергичный Кубанско-Черноморский революционный комитет недолго потрудился над задушением кубанской буржуазии. Делалось это привычными руками. Но остановив экономическую жизнь богатейшего края, не знавшего месяц тому назад недостатка ни в чем, даже в предметах роскоши, большевики оказались бессильными поставить это дело на новые рельсы. Экономические потуги председателя Кубчеревкома Яна Полуяна разбивались о тысячи препятствий. Он знал, что палки в колеса советского воза на Кубани втыкают все, вся Кубань, за исключением ничтожной по численности кучки местных коммунистов. Грозные декреты напоминали о смертной казни за саботаж, контрреволюцию и пр. Саботажников и контрреволюционеров интенсивно арестовывали, держали в Чрезвычайках, судили в трибуналах, осуждали на общественные работы, но от этого советские кооперативы не становились более жизнедеятельными, товара в них по-прежнему не было, советский воз продолжал стоять на точке замерзания.
С приходом большевиков встали все фабрики и заводы. Не стало вдруг угля для печей, исчезло сырье для работы. Рабочие превратились в безработных, и, чтобы не вызвать в них протеста, не толкнуть в лагерь оппозиции, рабочие, ничего не делавшие на умерших фабриках, стали получать жалованье из сумм Кубчеревкома.
Купцы, банкиры, инженеры, адвокаты, учителя, интеллигенция – все это забилось в свои углы, читали там грозные декреты, шепотом передавали друг другу новости о Чрезвычайке и ждали неизбежной участи, то есть обыска и связанного с ним ареста.
Острая нужда в хлебе и всех продуктах питания росла с каждым днем. Покупать из-под полы могли не все, так как цены на подпольные продукты становились под силу только очень богатым людям, и то если эти богачи имели деньги хорошо спрятанными в погребах, огородах, чердаках и прочих контрреволюционных углах, ибо ценности, оказавшиеся в банках в момент прихода большевиков, перестали быть ценностью для их держателей и пошли или в советскую казну, или просто в чей-нибудь красный карман.
