– Мрази, скоты и снова мрази.
После того случая трэш должен был достигнуть своего апофеоза. Так и появилась идея заняться сексом в Комитете прямо на столе Белоусовой. Пётр всё рассчитал – общее собрание Союза закончится в часов семь-восемь вечера, максимум в начале девятого, потом Коновальцев останется ещё где-то на час. Он запрёт Комитет и поедет домой. Когда на часах будет одиннадцать, появятся Пётр и Антонина.
На том и порешили. Своим ключом он отпер входную дверь, и в темноте парочка проникла в кабинет Белоусовой. И начали распалять друг друга поцелуями, касаниями, укусами. Пётр стянул с Кислицкой лифчик, кинул под стол, опустился на колени, уткнулся носом ей между ног.
Дверь кабинета осторожно заскрипела. На пороге застыл Иван Коновальцев. Медальки на его кителе траурно бряцнули. Кислицкая икнула, натянула кружевные трусы (те самые), прижала к голой груди кофточку и полезла в окно.
– Привет, – сказал Пётр растеряно. – Ну мы пойдём.
И полез следом за девушкой. Он догнал задыхающуюся от хихиканья Антонину, и вместе они разразились безобразным озорным хохотом.
И было бы им хорошо, но Пётр стал замечать, что ему чего-то не хватает. Кислицкая не могла дать ему что-то очень нужное. Он думал – а если разорвать связь? Но покорно продолжал исполнять роль развратника.
Он приходил к ней домой, ночевал в её постели и мечтал, чтобы эта кровать стала и его постелью тоже. Он зарывался в пахнущие свежестью подушки и лежал молча, впадал в детство. И в какой-то момент, совсем провалившись в чёрную яму, поднимал голову и смотрел на Кислицкую – она стояла в нижнем белье перед зеркалом и красила губы.
– Какая ты тонкая. Как спичка.
Она чмокнула губами и повернула к нему лицо – горячее и хищное.
Мебель в комнате – кровать, стенка, шкаф-купе с высоким зеркалом – имела строгие прямые линии, углы в девяносто градусов, прямоугольные дверцы. Ничего сложного, никаких интересных изгибов. Как же Петра раздражали эти линии, их несгибаемая прямота. Особенно раздражала стенка. На её полках – ни фотографий, ни вазочек, ни цветочков, ни других мелочей, с помощью которых женщины создают уют. Только сплошная прямолинейность. Стенка была чужда тому, что можно назвать домом, будто её некогда привезли со склада, да так и поставили.
– Ты точно живёшь в этой квартире?
Антонина задумалась.
– Точно.
– А если мы уедем далеко-далеко, ты сюда вернёшься? В эту квартиру?
– Конечно, вернусь.
Пётр сел на кровати. Сквозь квадрат окна он увидел серый невзрачный город – унылое, скучное зрелище, всеобъемлющая затхлость.
– Тебе нравится наш город? Ты считаешь себя настоящим севастопольцем?
– Обязательно. Я считаю себя настоящей, умной, а ещё красивой.
– Но ты же понаехавшая, тебе лишь бы жить у моря.
– Не будь таким пошляком, мне нравится наш город.
– Я просто хочу понять… я застрял в прошлом – надо мной кружатся серпы и молоты, как коршуны. А если я вырвусь в «сейчас», то что меня ждёт в этом «сейчас»?
Кислицкая потянулась, широко раскинув руки, как спросонья.
– Вы, мужики, совершенно неприспособленны к жизни.
– А ты приспособленная? – злой огонёк блеснул в его зрачках. – Кто спонсирует твою кампанию?
– Ты сам прекрасно знаешь кто.
– Кашкин?
– Какашкин.
– Ты с ним спала?
Антонина покрутила пальцем у виска.
– Хотя, может и спала.
– Как ты живёшь с этим? Я имею ввиду быть понаехавшей? Ты сдавала справку о нежелании состоять в гражданстве Украины?
