– Вы не спите? – спросил хорошо знакомый ей голос.
– Нет, мистер Уинтерборн, – ответила Марти, натягивая на голову большой чепец, полностью скрывший опустошительную работу ножниц. – Входите!
Дверь распахнулась, и на рогожку у входа ступил человек, равно не похожий ни на юного влюбленного, ни на зрелого дельца. Взгляд его изобличал скрытность, очертания губ – сдержанность. Он держал фонарь на длинной проволочной ручке, который, раскачиваясь, отбрасывал узорчатые блики на еще темные стены.
Уинтерборн объяснил, что зашел по пути сказать, чтобы ее отец не спешил с работой, пока нездоров. Мистер Мелбери подождет еще неделю, а сегодня они поедут в город налегке.
– Работа готова, – сказала Марти. – Она в сарае.
– Готова? – повторил он. – Значит, ваш отец не так уж болен и может работать?
Марти ответила уклончиво и добавила:
– Если вам по пути, я вам ее покажу.
Они вышли из дому и пошли рядом. Свет из отверстий для воздуха в крышке фонаря огромными кругами отражался в тумане над головой и, казалось, доставал до низкого полога небес. Им нечего было сообщить друг другу, и они молчали. Трудно представить себе более обособленных, замкнутых людей, чем эти двое, шагавшие рядом в безлюдный предрассветный час, когда тени в природе и душе становятся особенно темными. И все же, если подумать, их уединенная прогулка входила крохотной крупицей в повседневные дела, занимавшие человечество от Белого моря до мыса Горн.
Они дошли до сарая, и Марти указала на связки прутьев. Уинтерборн молча взглянул на них, а потом на нее.
– Марти, мне кажется… – начал он, покачав головой.
– Что?
– Что это вы сами сделали всю работу.
– Никому не говорите об этом, мистер Уинтерборн, прошу вас, – взмолилась она. – Если мистер Мелбери узнает, что это сделала я, то не примет работу.
– Как вам удалось? Это же надо уметь.
– Уметь! – сказала она. – Да я научилась за два часа.
– Не волнуйтесь. – Уинтерборн опустил фонарь и осмотрел аккуратно обструганные прутья. – Марти, – сказал он со сдержанным восхищением, – ваш отец с сорокалетним опытом не сделал бы лучше. Для кровли они слишком ровные, могут пойти и на мебель. Я вас не выдам. Покажите-ка мне ваши руки!
Он говорил доброжелательно, тихо и строго. Увидев, что Марти как будто не хочет выполнить его просьбу, он сам взял ее руку и рассмотрел как свою собственную. Все пальцы были в волдырях.
– Со временем загрубеют, – сказала она. – Если отец не поправится, мне придется работать самой. Дайте-ка я помогу вам их погрузить.
Она склонилась над вязанками, но Уинтерборн, не сказав ни слова, поставил фонарь на землю, поднял Марти на руки, перенес в сторону и начал сам укладывать вязанки в фургон.
– Лучше уж это сделаю я, – сказал он. – Да и люди сейчас сюда придут. Что случилось, Марти? Что с вашей головой? Господи, да она стала вдвое меньше!
Сердце ее так билось, что она не могла выговорить ни слова, но потом наконец, уставившись в землю, простонала:
– Ну, я себя изуродовала – вот и все!
– Нисколько, – ответил он. – Я понял – вы остригли волосы.
– Ах, зачем об этом говорить!
– Но дайте я посмотрю.
– Ни за что! – И Марти убежала в сумрак медлительного рассвета.
Уинтерборн не пытался ее догонять. Добежав до крыльца родительского дома, Марти оглянулась. Работники мистера Мелбери уже грузили вязанки в фургоны, и на таком расстоянии казалось, что их фонари окружены серыми кругами, какие ложатся вокруг утомленных глаз. Пока запрягали лошадей, Марти помедлила на пороге, а затем вошла в дом.
