– Подождите, – опомнился Абакумов. – Вы мне только скажите одно: когда будет готово? Готово – когда?
– Готово? Хм-м… я над этим не задумывался. – В Прянчикове уже сменилась инерция вечерней столицы на инерцию его любимого труда, и снова уже ему было трудно остановиться. – Тут вот что интересно: задача облегчается, если мы идём на огрубление тембра голоса. Тогда число слагаемых…
– Ну, к какому числу? к какому? к первому марта? к первому апреля?
– Ой, что вы! Апреля?.. Без криптографов мы будем готовы месяца… ну, через четыре, через пять, не раньше. А что покажут шифрация и потом дешифрация импульсов? Ведь там качество ещё огрубится! Да не станем загадывать! – уговаривал он Абакумова, тяня его за рукав. – Я вам сейчас всё объясню. Вы сами поймёте и согласитесь, что в интересах дела не надо торопиться!..
Но Абакумов, заторможенным взглядом уперевшись в безсмысленные кривые линии чертежа, уже надавил кнопку в столе.
Появился тот же лощёный подполковник и пригласил Прянчикова к выходу.
Прянчиков повиновался с растерянным выражением, с полуоткрытым ртом. Ему досаднее всего было, что он не досказал мысль. Потом, уже на ходу, он напрягся, соображая, с кем это он сейчас разговаривал. Почти уже подойдя к двери, он вспомнил, что ребята просили его жаловаться, добиваться… Он круто обернулся и направился назад:
– Да!! Слушайте! Я же совсем забыл вам…
Но подполковник преградил дорогу и теснил его к двери, начальник за столом не слушал, – и в этот короткий неловкий момент из памяти Прянчикова, давно уже захваченной одними радиотехническими схемами, как назло ускользнули все беззакония, все тюремные непорядки, и он только вспомнил и прокричал в дверях:
– Например, насчёт кипятка! С работы поздно вечером придёшь – кипятка нет! чаю нельзя напиться!..
– Насчёт кипятка? – переспросил тот начальник, вроде генерала. – Ладно. Сделаем.
В таком же синем комбинезоне, но крупный, ражий, с остриженной каторжанской головой вошёл Бобынин.
Он проявил столько интереса к обстановке кабинета, как если бы здесь бывал по сту раз на дню, прошёл, не задерживаясь, и сел, не поздоровавшись. Сел он в одно из удобных кресел неподалеку от стола министра и обстоятельно высморкался в не очень белый, им самим стиранный в последнюю баню платок.
Абакумов, несколько сбитый с толку Прянчиковым, но не принявший всерьёз легкомысленного юнца, был доволен теперь, что Бобынин выглядел внушительно. И он не крикнул ему: «Встать!» – а, полагая, что тот не разбирается в погонах и не догадался по анфиладе преддверий, куда попал, спросил почти миролюбиво:
– А почему вы без разрешения садитесь?
Бобынин, едва скосясь на министра, ещё кончая прочищать нос при помощи платка, ответил запросто:
– А, видите, есть такая китайская поговорка: стоять – лучше, чем ходить, сидеть – лучше, чем стоять, а ещё лучше – лежать.
– Но вы представляете – кем я могу быть?
Удобно облокотясь в избранном кресле, Бобынин теперь осмотрел Абакумова и высказал ленивое предположение:
– Ну – кем? Ну, кто-нибудь вроде маршала Геринга?
– Вроде кого???..
– Маршала Геринга. Он однажды посетил авиазавод близ Галле, где мне пришлось в конструкторском бюро работать. Так тамошние генералы на цыпочках ходили, а я даже к нему не повернулся. Он посмотрел-посмотрел и в другую комнату пошёл.
По лицу Абакумова прошло движение, отдалённо похожее на улыбку, но тотчас же глаза его нахмурились на неслыханно дерзкого арестанта. Он мигнул от напряжения и спросил:
