– Попытай удачу в лотерее, – начал уговаривать он. – Шесть пенсов за один билет, за шиллинг даю дюжину. Все по-честному.
– Уходите, – громко произнесла я. Это шаг А.
– Ну же, – настаивал он. – Ты производишь впечатление девочки, которая не против рискнуть.
– Уходите, – повторила я. Это шаг Б.
– Ты не можешь выиграть, если не участвуешь, – заныл он.
Шаг В следовало выполнять, только когда мужчина попытается применить силу, но если он коснется меня хоть пальцем… У меня будут развязаны руки.
– Я вас предупреждаю… – сказала я.
Ладонь легла мне на плечо. Я резко повернулась, засекла цель и…
– Пойдем, Флавия, – сказал Хоб, потянув меня за рукав. – Купишь мне сахарную вату.
Мне захотелось прибить его. Этот мелкий засранец следил за мной?
Я вопросительно выгнула бровь.
– Ты знаешь точно так же, как и я, что сладости до сих пор нормированы.
– Конечно, знаю, – Хоб ухмыльнулся, – но у меня есть талон.
Так и получилось, что мы вдвоем, испачканные по уши розовой ватой, медленно шли по центральной улице, по-кошачьи облизывали свои палочки и вытирали липкие пальцы о листья нависающих над нами деревьев.
Совместное поедание сладостей так же прочно связывает людей, как любовь. По крайней мере, мне так кажется, хотя я никогда не была влюблена. Да и к сахару я не очень привычна. Война, что поделать.
Тем не менее, прогуливаясь рука об руку и с шумом втягивая в себя сладкую вату, мы почти сразу стали близкими друзьями.
– Каково это – иметь отца-гробовщика? – полюбопытствовала я.
Я умирала от желания задать этот вопрос с первой секунды нашего знакомства и, по непонятным мне причинам, отчаянно хотела услышать ответ.
– Ты правда хочешь знать?
– Конечно, – ответила я, снимая нитки сахара с подбородка. – Меня очень интересуют такие вещи. Хотела бы я, чтобы мой отец занимался таким ремеслом.
– А он нет? – переспросил Хоб.
– Нет. По крайней мере, не напрямую.
Я подумала о военной службе отца, о тех временах, когда он и Доггер служили на Дальнем Востоке и отправляли иностранцев на тот свет.
– Но ты не ответил на мой вопрос, – заметила я, возвращаясь в настоящее.
Хоб пожал плечами.
– Ну, – произнес он, – меня дразнят в школе.
– Я бы вырвала их сердца, – сказала я. Внезапно меня охватило страстное желание защитить этого мальчика.
– О, я не против, – сказал Хоб. – Папа говорит, что в жизни много смерти и что лучше подружиться с ней, чем враждовать.
О! Какой мудрец!
Как будто небеса внезапно разверзлись и бестелесная рука протянула мне свиток с тайнами вселенной.
У меня с плеч словно сняли тяжелый груз – груз, который я не ощущала, пока не избавилась от него.
Мне хотелось кого-нибудь обнять. Или громко запеть.
– Хмммм, – протянула я. – Полагаю, это разумный взгляд на вещи.
Неожиданно я заметила, что Хоб перешел от неторопливой прогулки на галоп. Да, галоп!
Такое ощущение, что моя радость каким-то образом передалась ему.
– Что ты знаешь о Поппи Мандрил? – внезапно поинтересовалась я.
По моему опыту, гром среди ясного неба зачастую может вызвать сильнейшую лавину.
– Все ее боятся, – ответил Хоб, не моргнув и глазом.
– Все?
– Ну конечно, кроме меня, – Хоб выдвинул челюсть. – Но я видел ее только издалека.
Я не смогла удержаться.
– Откуда ты знаешь, что все ее боятся?
– Потому что у меня ушки на макушке, – сказал Хоб. – Слушаю, что говорят на похоронах.
На меня нахлынуло осознание, что рядом со мной кладезь информации. Если есть на свете место, где люди говорят все, что им вздумается, – это на похоронах. Эмоции, и особенно грусть, развязывают языки почище алкоголя.
