Не выпуская дверь санитарной комнаты из рук, на случай отступления, я сделала шаг вперед и потянула простыню с застеленной кровати. Она поползла за мной, скомкав покрывало и разрушив башню с подушками. Закрутив простыню вокруг себя, как римскую тогу, я почувствовала себя защищенной и даже чуть ли не в броне: простыня, трусы, майка – это ж куча одежды. Подушки я честно попыталась поставить друг на друга, но они плавно соскальзывали на кровать – видимо, думали, что я располагаюсь ко сну. Тогда я положила их плашмя одну на одну. В конце концов, где мы находимся – на корабле или на бабушкиной даче? Не хватает еще кружевного подзора на этой дурацкой кровати!
Затем я плюхнулась в сухое кресло и вытряхнула на стол сумку. Обычно я более деликатно отношусь к собственной сумке. Это только в кино решительные героини хватают дамские сумочки и вытряхивают содержимое на стол, а то и на землю. Это в мужском восприятии мира кажется нормальным, а в жизни редкая женщина отважится вытряхнуть сумку – ни пудра, ни помада, ни другие женские штучки не потерпят такого варварского обращения! И потом, редкая дама действительно знает, что хранится в ее сумке – что, если оттуда вывалится не совсем то, что она хотела?
Но сейчас я действительно все вытряхнула, потому что достать что-либо мокрое из мокрой сумки невозможно. Сверху оказалась вполне культурная записная книжка. Следом появился огрызок пирожка, который я съела два дня назад и именно в то время, когда рядом не оказалось урны – эти скромные помощники дворника иногда так некстати исчезают с городских улиц.
На свет появлялись все новые вещи, некоторые – относительно сухие. Обе прокладки сумки – и матерчатая, и бумажная – насквозь промокли. Но блокнот и документы оказались целы, лишь разбухли. Мобильник в чехле тоже не пострадал. Его окошечко жизнерадостно подмигнуло мне синим глазком, и я тут же, не мешкая, набрала редакционный номер.
– Что случилось? – закричал мой редактор Иван Шаповалов из отдела криминальной хроники, где я работаю.
– А что могло случиться?
– Нам только что звонил Юра, но связь сразу же прервалась. Он сказал, что вы на кране! Вы что, оба висите на кране, Наташа? Докладывай четко, Наталья! – он пытается быть строгим.
– Докладываю! – я пытаюсь быть объективной. – Я сижу в каюте корабля!
– Быстро возвращайтесь! – приказал редактор, не собираясь слушать дальше, как он выражался, мою ахинею.
– Я не могу! Я в матросских трусах!
– Чтоо-о? – закричал Иван и схватился за голову – это я так вижу, он всегда так делает, когда волнуется. – Докладывай все по порядку!
– Так я и докладываю! Мы хотели перебраться на баржу, чтобы поближе сфотографировать место происшествия. Наняли лодку. Берег крутой, да еще покрыт нефтью. Я ступила ногой на скользкий откос и поехала вниз, как на салазках. А Юра! – я сделала внушительную паузу для убедительности, но редактор и так мне, похоже, верил, судя по его сосредоточенному сопению. – Юра, не раздумывая, бросился меня спасать и, – я опять сделала паузу, но не рассчитала ее длины, так что Шаповалов испугался.
– Утонул?! – закричал он.
– Нет! – разочаровала я его. – Испортил аппаратуру. Он, как был в туфлях и с кофром, так и нырнул.
– А где он сейчас? – подозрительно спросил Шаповалов, сообразив, что весь мой бред был направлен на содержимое кофра, так как я все-таки не была уверена, что фотоаппараты не пострадали.
