– Злодеи, – повторила Шивон. – Ему нравится мучить людей. Не физически, конечно. Нравится показывать другим, какой он умный и какие они тупые.
– И с Карен он вел себя так же?
Она еще ниже наклонилась над парапетом и уставилась на свое отражение, словно недоумевала, как оно туда попало и кому принадлежит.
– Уф… – протянула она, и этот звук прозвучал как ругательство. – Он обращался с ней как с домашним животным. Называл ее дурочкой. – Она поджала губы и испустила тяжкий вздох. – Своей любимой дурочкой.
– А вы хорошо знали Карен?
Она пожала плечами:
– За те тринадцать лет, что я тут прожила, ну да, я неплохо ее узнала. Она почти до самого конца оставалась хорошим человеком.
– А потом?
– А потом… – Она говорила бесцветным голосом, уставившись вдаль, на берег речки, по которому, переваливаясь с боку на бок, расхаживали утки. – Потом она чуток спятила, как я думаю. Она хотела умереть, мистер Кензи. Очень сильно хотела.
– Хотела умереть или хотела, чтобы ее спасли?
Она обернулась ко мне:
– Разве это не одно и то же? В этом мире? Это все равно что… – Ее лицо посерело, и на нем появилось выражение усталой злобы.
– Все равно что?..
Она посмотрела на меня, как на маленького мальчика, интересующегося, почему огонь жжется, а после зимы наступает весна.
– Ну, это все равно что молиться о дожде. Так ведь, мистер Кензи? – Она подняла руки к ясному безоблачному небу: – Молиться о дожде посреди пустыни.
Мы спустились с мостика, пересекли широкое футбольное поле и миновали купу деревьев. Ведущая к общежитиям дорога шла под уклон. Шивон вскинула голову к высоким зданиям.
– Мне всегда было интересно – как это, учиться в университете.
– А у себя на родине вы не учились?
Она покачала головой:
– Денег не было. Да и способностей особых тоже…
– Расскажите мне о Доу, – попросил я. – Вы говорили, они злодеи. Не просто нехорошие люди, а злодеи.
Она кивнула и присела на каменную скамью. Достала из кармана рубашки смятую пачку сигарет и протянула мне. Я отрицательно мотнул головой, и тогда она извлекла сигарету, распрямила ее пальцами и прикурила. Смахнула с языка прилипшую крошку табака и заговорила:
– Однажды Доу устроили рождественскую вечеринку. Была метель, и гостей пришло меньше, чем ожидалось. А еды оказалось чересчур много. Я взяла кое-что себе, но тут меня застукала миссис Доу. И очень строго объяснила, что объедки надо выкинуть на помойку, на радость нищим. Я так и сделала. А в три часа ночи ко мне в спальню пришел доктор Доу. Он принес целую индейку. Швырнул ее мне на кровать и заорал, что я не имела права выбрасывать еду. Он, видите ли, вырос в нищете, и этими объедками его семья питалась бы не меньше недели.
Она затянулась сигаретой и снова смахнула с языка крошку табака.
– Он заставил меня ее съесть.
– Что-о?
Она кивнула:
– Сидел на краю кровати и впихивал в меня эту индейку. Кусок за куском. До самого рассвета.
– Но это же…
– Противозаконно. А вы представляете себе, мистер Кензи, как трудно устроиться прислугой?
Я посмотрел ей в глаза:
– Вы в этой стране нелегально? Так ведь, Шивон?
Она бросила на меня потухший хмурый взгляд, без слов говоривший о том, что если у нее еще были какие-то иллюзии, то они давно развеялись.
– Думаю, вам следует ограничить свои вопросы тем, что касается вашего дела.
Я поднял ладонь и кивнул.
– Значит, он заставил вас есть индейку из мусорного бака?
– О, он ее помыл, – сказала она с едва заметным сарказмом. – И честно предупредил меня. Сначала помыл, а потом скормил мне. – Ее грубое прыщавое лицо растянула широкая улыбка. – Да, вот такой он у нас добрый доктор, мистер Кензи.
