Кристина подняла на меня свой взгляд:
– Мы скоро дойдем, а вы даже не поговорите со мной?
– О чем? – скрасил я грубость вопроса ласковой улыбкой.
– Да о чем угодно.
– Но ведь я дал обещание молчать о связанном с вами, – подмигнул я ей.
– Я правда на вас обижусь.
– Тогда скажу, мне приятно с вами пройтись, вы, пожалуй, все-таки, славная.
– Спасибо, – как будто она покраснела.
– Сами расскажите что-нибудь. Как дела с родителями?
– С мамой. Папа…он ушел.
Я замолчал. Вот оно как. Тем больше отечества в твоей роли, правда?
Мы перешли дорогу. Я внимательно смотрел как ножки Кристины с каждым шагом отрываются от земли, а затем вновь возвращаются на нее. Я собрался что-то выговорить, но тут она сказала:
– А мы уже и дошли, вот и дом мой. А вот остановка.
– Хорошо, до завтра, хулиганье.
– До свидания, Константин Евгеньевич
Ах, ускользающая красота, я бы готов был пройтись с тобой куда как дольше.
Николай двигался, Николай соображал. Соображал лихорадочно. Пропуская дни и некоторые выдохи. Вещи, бывшие такими простыми становились сложными. Жизнь приобретала осязаемую форму, и форма эта была формой кулака. Иногда и кулак может быть глаголом. Что за глупости лезут ему в голову, подумал Николай. Смех, потерянный между разведенными руками. Нет слов, нет ничего. Только глаза. Он стоял словно в эпицентре того гляди готового разразиться шторма. Словно в центре двух сошедшихся линий. Обдумай все, обдумай все внимательно. Можно завести дневник. Дневник ушедшей жизни. К черту, к черту. Итак, во-первых, беда пришла к Николаю в виде молодого человека, выследившего его тогда в баре и завязавшего с ним драку. Это все усложнило. Как мерзко так думать, что значит усложнило? Что могло стать еще сложнее, когда не стало Марины? Но оно смогло стать. Вызвали полицию. Он просидел ночь в отделении. Конечно, о его драке со студентом быстро узнали в университете. Возможно, та дрянь все же сдержала свое слово и настучала на меня. Университет забеспокоился. Словно задвигались вековые горные махины, закрутились невидимые шестерни адской машины, в которой все индивидуальное стирается и низводится до фактов. Так. Драка со студентом. Уже плохо, но студент дал объяснение. Его конечно, скорее всего, отчислят, но объяснение было дано. Так. Встречался со своей студенткой, а она потом покончила с собой. Мерзкое дельце. Как раз подходящее для умелого сцепления фактов в систему. Не десятичную систему Дьюи. А в совсем другую – пугающую систему которая говорила: Вы нам такой не нужны. Пока что эти слова не были произнесены. Почему? Ответ очевиден. Николай обладал обоими необходимыми для работника способностями – быть компетентным и быть на хорошем счету. Первое не обязательно означает второе. Безалаберный Константин был прекрасным преподавателем, но ему было плевать, что о нем думает начальство – он был – не-благо-надежный. Николай был благонадежен. Но это же было раньше. Он знал, как тонка грань между одним и другим. В нужный час и в нужном месте – и вот ты уже видишь мелькающие в воздухе красные занавеси. И вот это событие явно размягчило имеющуюся грань. Николай почти что перестал быть на хорошем счету. Конечно, тут нужно решение. Будет дисциплинарное слушание. Все еще может обойтись. Но даже если обойдется, то потом…Потом он все равно уже не будет на хорошем счету и быстренько найдется повод расстаться с ним, нашкодившим и потревожившим священные махины. Николай пребывал в каком-то стохастическом состоянии. Он был подобен «звездной ночи» – расплывчатому эффектному узору, приятному для тех, кому нравится что-то причудливое и непригодному для тех, у кого существует понятие о правильном и должном. Николай боялся. Он не хотел лишиться работы. И эта мысль колола его как отравленное жало острого клинка. Как мерзко. Он находился в, что называется, пограничном состоянии. Он не говорил «я предпочитаю этого не делать», но связь с реальным миром все равно могла оборваться, вместе с работой. Он потерял Марину. А теперь мог потерять работу. И что тогда, что ему останется делать? Пойти в бар и покинуть Лас-Вегас? Но ведь есть еще возможность. Мы всегда смотрим на поджидающую нас смертельную ловушку с надеждой, что все обойдется.
