Звенит звонок. Я одновременно рад юмористичности своего описания и в тоже время подавлен тем, что дал себе в очередной раз переступить черту и обидел Кристину. Она громко и со злостью собирает сумку. Она уходит. Я остаюсь. Зачем я так? Но может так к лучшему. Покажет этому доверчивому созданию, что доверять мне не стоит. Пусть держится на расстоянии, пусть подальше от меня будет какое-то странное обожание этих серых глаз. Так будет лучше, просто на всякий случай, даже если клетка моя станет более мрачным местом, когда она улетит. Так надо. Ах, какой же ты дурак. Иисус, смотри на меня! Ах, отвернись, Дева-Мать и он, во чреве прибывающе.
Кристина шла. Парок вырывался из ее рта при выдохе. Она забыла надеть шапку. Как-то это нехорошо. Может замерзнуть, даже с учетом того, что ей недалеко идти.
Из стоящей рядом машины вырывалась песня на английском: «Больше, чем чувство». Она подумала: «Ему бы такое понравилось».
Она согревалась злостью со смесью стыда. Она не была застигнута на месте словно крикунья, скорее на нее накатывало чувство абсурда происходящего и ее собственных чувств. Она не знала почему ей было стыдно, Константин Евгеньевич подкалывал многих, совершенно разным образом и все словно заключили договор друг с другом, смеяться, но затем не издеваться по этому поводу. Так от чего стыд? От того, что она может внушать такие мысли? Почему? Вот почему? Почему он так про нее думает? «А он вовсе и не думает, просто говорит, язык его живет отдельно от всего прочего». Язык – это вещь в себе, особая реальность. Эти мысли не спасали. Они лишь больше растравляли обиду, которую Кристина со злостью засунула в свою сумку, донесла до гардероба, а затем аккуратно вынесла на дорогу домой. Обида. Так будет вернее, чем стыд. Каждый его поступок свидетельствует о добром, к ней расположении. Он тепло на нее смотрит. Да, он смотрит тепло, даже ласково. Кивает, когда она дает ответ, который хоть чуть-чуть приближается к правильности и завышает ей оценки. Но почему никогда не сказать «Молодец», «ты умная», что-нибудь еще, ну вот хоть что-нибудь, чтобы показало твое отношение, что-нибудь доброе, а не «кажется вчера вы знатно приняли на грудь». Зачем он так. Понимает ли он как это обидно. Понимает ли он? Понимает ли он, как сильно она ждет его уроков, каждый раз надеясь, что будет иначе, что он улыбнется, а не усмехнется, скажет похвалу, а не подколку? Понимает ли он? Он же такой умный, в этом никто не сомневается! Но почему тогда он так с ней поступает. Зачем ранит ее. У Кристины уже даже появлялись мысли о том, как здорово было бы правда выпить, а почему, собственно, и нет, если таково мнение человека, которого…который так много для нее значит, так почему она не должна и быть такой. В отместку, назло. Она понимала, что это неправильно и что ей бы и не удалось достать алкоголь. Но она знала тех, кому удается. И почему же тогда нет? Почему? Что останавливало ее, чтобы пойти к ним и будь, что будет. Неужели возможное, подлинное разочарование этих карих, драгоценно-ненавистных глаз. Кристина была сообразительной девочкой, она понимала по какой статье должно проходить высказывание «мне нравится мой учитель», по какой статье и с какими оговорками. Но в моменты обиды и злости это теряло свою четкость, становилось чем-то большим, захватывало важностью данного факта. Факта. Она обижается и думает об этом как о факте? Непостижимость женского сердца, даже столь юного. Обида горела в ней все сильнее, все острее, она остановилась на месте и топнула ногой. Мимо прошли одноклассники, один из них тот, «чью квартиру она захватывала». Они засмеялись:
