Дыхание становилось все тяжелее, все чаще, пришлось немного сбавить темп, замедлиться. Добежал до подножия горы, перешагнул камни, нашел тот, что выделялся из всех высотой и принялся отсчитывать шаги, проговаривая беззвучно, одними губами: "... два... три... четыре..."
На счет "пять" остановился.
Я был здесь пару месяцев назад, тогда камни были расположены точно так же. Обладая превосходной фотографической памятью мог воспроизвести, где находятся объекты с точностью до мельчайших нюансов. Вот и сейчас, воссоздавая в голове картину, понятную только мне одному, отыскал нужное мне место.
Приложив усилия, отодвинул довольно массивный, тяжелый камень. Достал оттуда устройство размером чуть больше пачки сигарет, нажал кнопку включения и, четко проговаривая каждое слово, продиктовал после звукового сигнала:
- Лот. Пропажа. Двадцать восемь. Светлый. Клиент.
Выдохнул, увидев, что мигающая красная лампочка сменила цвет на зеленый.
Поменял аккумулятор, вернул прибор на место. И, прикинув, что пора возвращаться, не теряя ни секунды побежал обратно в поселок.
Анна.
Постоянная тошнота от одного только запаха и вида еды, пульсирующая, распирающая боль в висках на протяжении нескольких дней, желание забиться в угол и никого не видеть - я была похожа на бледную тень себя в прошлом. Еще и ночные кошмары мучали. Не знаю, почему все еще не сошла с ума, не лишилась способности думать, чувствовать, ведь то, что произошло, когда-то являлось моим самым жутким страхом. Когда коллеги боялись срыва смен, очередной пандемии, вероятности попадания в аварию - я боялась изнасилования. Ни разу не возвращалась домой одна поздно вечером или ночью, не заводила знакомств со случайными людьми. После премьер, мероприятий, концертов не садилась в такси без сопровождения.
Этот страх, приобретенный в далеком детстве, стал для меня настоящим проклятием. Я до сих пор помнила, после чего приобрела паническое расстройство: лет в семь меня облапал какой-то мужик в метро. Залез своими шершавыми пальцами мне под сарафан и трогал меня, пока вагон не дернулся и не остановился на станции. Тогда я никому об этом не рассказала, в том числе и маме. Мне казалось это постыдным, ужасным.
И впоследствии у меня неосознанно возникали переживания, что если вдруг кто-то захочет воспользоваться моей беспомощностью, ему никто не помешает, ведь и в вагоне метро мама была рядом, но ничего не заметила...
Теперь, спустя двадцать с лишним лет все повторилось.
Меня изнасиловал мужчина, в присутствии своих приятелей. И на помощь никто не пришел...
Услышав стук в дверь, я перевернулась на другой бок, уткнулась носом в подушку, показывая, что никого не хочу видеть.
- Милая моя, тебе поесть надо, и так худая, куда еще больше? - голос Аиды убаюкивал, согревал, проникал в душу, будто излечивая. Но я напоминала себе, что эта женщина заодно с ними со всеми, в ней тоже не осталось ничего человеческого.
Поэтому я молчала, только сопела, потому что от постоянных всхлипываний, от слез, у меня нос заложило, дышать нормально не удавалось. Я рассчитывала на то, что Аида уйдет, но она повторила свою просьбу:
- Поешь. Я тебе картошку отварила. С маслицем, с лучком. И мяса положила.
- Я не хочу есть, - еле выдавила из себя.
- Ты так себя загубишь! Вчера поклевала как птичка, разве это дело?
Она ласково, осторожно коснулась меня ладонью и бережно погладила по плечу. Чуть не заплакала от того, что ее прикосновения напомнили мне бабушку. Да я с ума схожу, прислугу похитителей сравниваю с любимой бабулечкой. Едва получилось сдержать порыв, я уже хотела развернуться, обнять Аиду за шею и разреветься. Мне так не хватало хоть чьей-нибудь поддержки, что становилось невыносимо терпеть это вынужденное одиночество.
