Но она отмахнулась, прервав мужчину.
— На всё воля Божия. Сэмми давно сделал свой выбор. Он знал, на что идёт, продолжая рисковать. Теперь бедный мальчик встретится с матерью… Я — мачеха Сэмми.
Сомнение, вспыхнувшее было в душе Милославского по поводу неадекватной реакции матери на гибель сына, угасло. Она была неродной. Словно в подтверждение мыслей, Берта продолжила.
— Мама Сэмюэля умерла восемь лет назад. Ему тогда едва исполнилось шестнадцать. Я пыталась заменить её, но настоящего тепла в наших отношениях так и не возникло. Этому есть объяснение: он однолюб, а я, не поняв особенности ребенка, не приложила достаточных усилий для того, чтобы стать парню хотя бы другом. Простите, — опомнилась собеседница, — держу вас в холле. Вы же сказали, что хотите видеть Энести, а я о себе и о Сэмми… Пойдёмте… Бедная девочка! Она безумно страдает…
Буквально через минуту они вошли в просторную гостиную, современную, обставленную в стиле хайтек, что совсем не вязалось с суровой классикой внешнего вида здания. Повсюду горели яркие софиты, вот только уюта свет никак не добавлял. Вероятно, этому способствовала общая атмосфера трагедии, витавшая в стенах дома.
— Энести, это к тебе, — проговорила женщина, пропуская Дмитрия вперед. — Посмотри, кто пришёл, — обратилась она к девушке, словно к маленькой.
Дмитрий растерянно зашарил взглядом по просторной комнате. Поначалу помещение показалось ему пустым, однако вскоре обнаружилась та, кого искал. На большом диване, в куче массивных подушек, виднелась сгорбленная фигурка. Какое-то время Милославский с сомнением рассматривал девушку, а затем всё-таки шагнул вперед.
Горе, если оно истинное, никого не украшает. Настя сильно изменилась: красивая и дерзкая ушла, и на её место пришла бледная копия с огромными глазищами и синевато-серыми тенями под ними. Но и в этих глазах горе оставило свой отпечаток: их цвет не был небесно-голубым, как прежде, а виделся льдисто-серым, будто выцветшим. Девушка смотрела на Дмитрия так, что ему вдруг захотелось исчезнуть хотя бы на некоторое время. Этот взгляд прожигал внутренности, но не огнём, а холодом: просочившись через одежду тысячей иголочек, скользнул вверх и, прокатившись по позвоночнику, обдал лицо исходившей от него тоской.
Дима верил подобным ощущениям. Конечно, ведь он знал, как больно терять тех, кого любишь. Судьба дала ему ещё один шанс: столкнула с этой девушкой, и, как ни кощунственно было думать Дмитрию, преподнесла «ужасный» подарок, сделав вдовой ту, в которой он нуждался, как путник, бредущий по пустыне к свежей холодной воде.
Милославский понимал: будет непросто. Ему придётся пробиваться сквозь терновник осознания потери, восстанавливая разбитое сердце и доказывая на деле, чего он стоит.
— Здравствуйте, Энестейше!
Девушка молча рассматривала неожиданного гостя с таким непониманием, будто перед ней стоял не человек, её руководитель, а говорящее пустое место.
— Энестейше… Энестейше… Энестейше…
Дмитрию пришлось несколько раз повторить имя, прежде чем взгляд Насти сфокусировался на нём.
— Зачем вы пришли? — поинтересовалась она хрипло. — Нравится чувствовать себя всесильным?! Ну тогда воскресите мне любимого! — со страшной злобой выпалила она. А увидев растерянное лицо Милославского, взорвалась новыми эмоциями: — Ненавижу вас! Пока вы распинали меня за мнимую провинность, он страдал. Ему было та-а-ак больно-о-о!
