Приходи ко мне, мой грустный бэби! О любви, фантазии и хлебе… (пардон, это уже несколько позднее – 1955, и не из той оперы) будем говорить мы спозаранку – есть у тучи светлая изнанка…
Есть ли у тучи светлая изнанка?
1980
Кондоминиум «Пацифистские палисады», где ГМР снимает так называемую студию за триста баксов в месяц.
Сосед, опытный американец Гагик Саркисян, однажды заметил, что ГМР пересчитывает двадцатки: первая зарплата в «Колониал паркинг».
– На вашем месте, – сказал он задумчиво, – я бы отдал эти деньги мне, то есть вложил бы их в надежный бизнес засахаренных фруктов. Что бы ни говорили врачи, люди любят сладенькое…
ГМР почесал в затылке.
– Под этим же девизом я потрачу их на гавайский уик-энд.
Гагик вздохнул.
– Тоже правильно. Feel rich [Чувствовать себя богатым.]. В этой стране это очень важно.
1955–1980
Кронштадт – Оаху, Гонолулу.
Далекой молодости блики
Перед грозою на Вайкики…
Когда-то дерзок был и юн,
Носился в молодежном раже.
За дерзость сослан был в гальюн.
Гальюн Морского Экипажа!
Бунтарской жаждою томим
На сто «очков» ангар за кухней.
Входи смелей, гардемарин,
Располагайся, словно Кюхля!
В тот год Кронштадтский гарнизон,
Границу запечатав глухо,
Был всеми яйцами влюблен
В красотку Машку-фармазон,
С бензоколонки злую шлюху.
1956
Опорный пункт комсомольской дружины Васильевского острова. Мы тебе, падло, покажем американские танцы с польским ревизионизмом! Сейчас увидишь Дальний Запад, пятый угол! Мы тебя, плохой краснофлотец, научим родину любить!
– Нью-Йорк похож на чувака, который заботится о своей прическе, но не пользуется туалетной бумагой. Увы, мы живем у него не на макушке, а в заднице, – так говорил нам русский музыкант, с которым мы нередко прогуливались в первую неделю нашей американской жизни.
– Некоторое художественное преувеличение, Вова?
– Боюсь, что художественное преуменьшение. Обведи глазами этот потрясающий высотный силуэт, а потом спикируй взглядом на мостовую. Выбоины, ямы, лужи… Для полного сходства с Миргородом не хватает только пары свиней. Впрочем, вглядись в толпу, ну, вот этот, например, джентльмен… чем тебе не свинья?
Одно из самых сильных впечатлений первой недели. На Седьмой авеню, которую называют улицей моды и где выходящая из лимузина шестифутовая красавица манекенщица столь же обычное явление, сколь в Москве неизменная бабушка с сумкой-авоськой, возле потрескавшейся вазы с чахлым цветком остановился некто серокожий, расстегнул ширинку, вывалил свое хозяйство, отлил, заправился и дальше заколебался.
– М-да, Вова…
– А не напоминает ли тебе, Вася, поездка в такси по Медисон-авеню путешествие по бездорожью Рязанской области в поисках затоваренной бочкотары? Впрочем, такого тлетворного запашка там, наверное, не чувствовалось, а? А вот эти клубы пара неизвестного происхождения, валящие из трещин асфальта по соседству с бриллиантами «Тиффани»? Здесь говорят, что это нью-йоркские черти сигнализируют: «Мы здесь, мы здесь!» А грязь в углах на Пятой авеню? Ее уже брандспойтом не отмоешь, нужно скрести, но никто не скребет…
– Что же ты тут живешь, Вова? Ведь ты же после эмиграции и в Париже, и в Иерусалиме, и в Лондоне, и в Берлине, и в Риме, где только не побывал.
– Только в Нью-Йорке можно жить, – убежденно сказал критик антисанитарии. – Это как раз то самое место, куда я эмигрировал. Поездив по миру, я убедился, что жить можно только в Нью-Йорке… – После секундного молчания он добавил: —…Или в Москве… – После еще одной паузы: —…Но туда уже хода нет…
