– А я подумал, может, дежурная санитарка вошла, хотел бутылку спрятать… Завтра доложила бы все доктору, если бы увидела, что я опять пью. Сколько говорят мне, не пей этой водки, но они не могут понять, что я не могу жить без нее. Говорят, умрешь, если будешь продолжать пить. Но, что ж, я сам это знаю, хотя не говорю никому, что знаю. А может, я умереть хочу, а? Даже умереть спокойно не дают, как и не давали жить, как хотелось бы.
Он продолжал говорить, ругая и санитарок, и врачей, и остальной персонал больницы, свою жену и даже детей. Потом замолчал, осушил граненый стакан, налитый до краев, и, закрыв рот и сморщив лицо, глубоко вдохнул через нос. После этого вытащил из тумбочки четвертушку хлеба, черствую, отломил кусок, положил в рот и стал жевать, смачивая его слюной. Бутылку и стакан он поставил обратно в тумбочку, вздохнул и вдруг громко начал читать стихи:
Пусть построит себе ворон
из драгоценностей гнездо,
Все равно вороньим будет
называться оно.
Потом какое-то время промолчав, вновь продолжил:
Эх, подруга! Обиды твоей не прощу,
Утешенье в вине теперь я ищу.
Ты о клятве взаимной забыла сполна,
Хоть бокал наш любовный не был выпит до дна
[6].
Абид стал с большим интересом следить за кажущимся ему теперь удивительным человеком; а когда он произнес последние строки стихотворения, вспомнил, что они принадлежали поэту, который никогда не публиковался; но его стихи ходили из уст в уста, люди переписывали и передавали их друг другу. Сам Абид читал многие из этих стихотворений, получив их от учительского сына Заки. Тот где-то переписывал эти стихи и приносил в школу. Мужчина теперь молчал, обхватив ладонями голову; длинные, полуседые, волнистые и грязные волосы закрыли его лицо.
– Слышал ты когда-нибудь эти стихи? – спросил вдруг тот, не меняя своего положения.
– Да, слышал, – живо отозвался Абид. – Это стихи известного в наших краях – и не только – поэта, которого не публикуют из-за того, что он пишет правду.
Мужчина поднял голову и, глядя ему прямо в глаза, заявил:
– Это мои стихи. И тот поэт, которого нигде и никогда не публиковали, это я.
Абид от неожиданности встал с кровати:
– Вы тот самый поэт Джафар?!
– Да, тот самый, – ответил мужчина и вновь схватился руками за голову.
Какое-то время оба молчали. Абиду вдруг показалось, что ранее нетерпимая обстановка комнаты с невыносимой вонью и всякими неудобствами куда-то отошла, и в ней стало даже будто бы светлее. Да, надо же оказаться в одной палате с человеком, поэтом, имя которого было у всех на устах, и иметь возможность так близко общаться с ним, сидя лицом к лицу! Какое же это было везение! Вот он и расскажет это Заки, горячему поклоннику этого поэта, который будет ему, безусловно, завидовать. Ведь не каждый мог бы оказаться в одной палате с этим известным человеком, на стихи которого пели сегахи[7] на свадьбах.
– В юности я был точно таким же, и часто вел себя так, как ты сегодня, – горестно улыбаясь, сказал поэт.
Молчал он недолго и вскоре начал опять декламировать:
Все те, что на этой земле живут,
Будут однажды свободны от пут.
Рано иль поздно все лягут в нее,
Даже цари не избегнут сие.
Абид все еще с трудом верил в то, что встретился с этим известным среди народа поэтом, с которым ему суждено было теперь жить в одной палате. Ему хотелось задать много вопросов тому: как ему живется среди людей, трудно ли ему на самом деле с семьей и как он прожил свою предыдущую жизнь. Поэт Джафар, будто догадавшись об этом, сам начал рассказывать о себе:
