– Раз, два – взяли! – две пары рабочих рук подняли вверх массивную раму.
До этого момента, полагал, шедевры мировой культуры так не принято передвигать. Полотна, созданные на века, подлежащие охране государства и просто оцененные баснословными деньгами, не комильфо перемещать простым ручным способом. Нужно что-то изысканнее, продуманнее. В музеях явно предусмотрены специальные погрузчики, а картины вовсе не висят на обычных гвоздях. Это в наших обывательских жилищах позволено удобство и непредвзятость. Здесь, в храме искусства, такие мелочи должны быть пронизаны заботой и человеческой мыслью, хотя бы инженерной.
Я оказался прав.
Через пару секунд огромное полотно в изящной деревянной резной раме рухнуло на пол, издав характерный глухой треск поломки.
– Потрачено… – присвистнул Дима, а я цинично щелкнул вспышкой фотокамеры.
Кадр получился отменный. Если бы не запечатленный в фокусе мой друг, то продал бы оригинал в хороший журнал. Два работника в синих халатах, присев, разводят руками у самого пола; мужчина в очках чуть поодаль схватился за голову. Его лицо искажено гримасой крика (читающий по губам, да смутится), а перед ними осколки штукатурки и щепки разбитой рамы. Удачно, само полотно не повредилось.
Пока трое мужчин застыли в позах, осознавая произошедшее и просчитывая последствия, я осторожно подошел поближе.
Застывший в глазах работников ужас, по моим предположениям, в ближайшие секунды должен выплеснуться актом агрессии с поиском крайних виновных. Дабы не попасть под горячую руку, я обошел стоящее на поломанном угле полотно. Ледерин местами выскочил из скоб, помятым флагом прошедших битв прикрывая треснувшую раму. Оказывается, помимо предусмотренных разборных креплений в ребрах отвесных дуг рам, в строении конструкции была предусмотрена еще одна хитрость. Моим глазам предстала вскрывшаяся в обломе полость.
Щелкнул снимком со вспышкой, чем привлек внимание пришедших в себя криворуких мужчин.
– Сукин сын, удали снимки! – крикнул Дима. Первое здравое решение в сокрытии улик. Осталось придумать, что сделать с поломкой.
Я посмотрел на высветившуюся на экране фотоаппарата картинку. Пролом в раме оказался не так прост. Показавшаяся на свет полость содержала в себе сверток из коричневой тряпицы.
– Руки твои бы вырывал! – ругал кого-то Дима. О моих снимках он уже забыл.
Загороженный массивом поломанной картины я незаметно нагнулся к обнаруженной полости и достал пыльный сверток.
На полусогнутых ногах быстренько поскакал за ширму с очередными шедеврами. Это было правильным решением и для побега от последствий, и для детального изучения находки.
Ею оказались ветхие листки бумаги в кожаной корочке. Тряпка, в которую они завернуты, несла на себе обильные следы крови (понял по багрово-коричневым пятнам) и странный символ, отпечатавшийся в пору ранения. Подвесив тряпицу на вытянутых руках, я понял, что это рубаха из довольно грубой ткани.
Отложил ее в сторону, ведь больший интерес для меня на тот момент представляли обнаруженные листки дневника. Они были не сшиты меж собой, вложены в кожаную корочку, что свидетельствовало об их изъятии из более крупного повествования.
Продолжая опираться коленями в холодный пол, я аккуратно рассмотрел тексты листков. Непривычному человеку сложно разобраться даже в машинописном тексте на русском языке царской России. Тут же, передо мной был скорописный текст пером под свечной свет.
