Если бы это случилось сто лет тому назад, Прохоров просто зарезал бы этого Чемизова. А теперь…
Прохоров вздохнул, встал и уныло побрел по коридору.
«Сегодня же увижу ее и объяснюсь», – решил он и вдруг ободрился.
Дома он пообедал, отбыл свои приемные часы, к восьми часам вечера оделся и поехал к Дьяковой. Горничная встретила его и, не растворяя двери, через цепочку сказала:
– Барыни дома нет. Уехали в театр.
– Одна?
По лицу горничной скользнула чуть заметная усмешка.
– С Григорием Владимировичем. Они теперь завсегда с ними ездят.
У Прохорова закружилась голова.
– Кланяйся барыне, скажи, что я был, – проговорил он, стараясь казаться равнодушным, и стал спускаться с лестницы.
На улице он очнулся. Тоска охватила его жгучей болью.
– О, черт! – вслух произнес он. – Не гоняться же мне за нею.
Вдруг он услышал возглас: «Сергей Филиппович! Наше вам!» – и, подняв голову, увидел купца Авдахова, которого однажды защищал в суде.
– Савелий Кузьмич, здравствуйте! – сказал он.
– Вот рад‑то! – воскликнул Авдахов, запахнув дорогую шубу. Его лицо лоснилось, глаза маслились, губы затягивала блаженная улыбка, и только теперь адвокат заметил, что купец немного пьян. – Вот рад‑то, – повторил тот. – Вы куда изволили?
– А никуда, так…
Авдахов восторженно всплеснул руками и завопил:
– Ловлю, коли так, не выпущу. Едем с нами! Уж и угостим же мы вас!.. Сегодня вы – мой… Егор! – крикнул он. – Ходи сюда!
Прохоров оглянулся и увидел, как из широких саней, запряженных парой под синей сеткой, стал выходить крепкий, коренастый мужчина в дорогой шубе и бобровой шапке.
– Егорий! Вот друг, – крикнул Авдахов, – господин Прохоров, адвокат… Меня спас, всему научит. Зови с нами! Это, – сказал он Прохорову, – мой кум, Егор Егорович Семечкин, купец из Саратова. Тоже по хлебной части.
Семечкин протянул руку Сергею Филипповичу и сказал:
– Сделайте честь! Не побрезгуйте!
Прохоров был рад забыться.
– С удовольствием, – согласился он и через минуту сидел в санях против купцов – приятелей.
– В» Самарканд»! – крикнул Авдахов своему кучеру.
Сани двинулись и понеслись по снежным улицам.
А в это время Дьякова переживала давно забытые чувства.
На сцене знаменитый артист в костюме Демона пел свою песню Тамаре, и мягкие звуки ласкающей струей вливались в душу Елены Семеновны. У своего локтя она чувствовала руку Чемизова, и от его прикосновения острая дрожь проходила по всему ее телу.
– «В любви, как в злобе, верь, Тамара, я неизменен…«Не смею сказать: велик, – прошептал Чемизов, когда певец под гром рукоплесканий окончил свою арию.
Дьякова чуть заметно вздрогнула и окинула своего собеседника томным, разнеженным взглядом.
По окончании каждого акта она выходила в фойе и, опираясь на руку Чемизова, прогуливалась там, среди оживленно гудящей толпы.
Чемизов был красив. Его лицо со строгими, правильными чертами, с глубоко сидящими и сверкающими глазами невольно останавливало на себе внимание; какую‑то особую торжественность приобретало оно от гладко выбритых усов и бороды. Он был высок ростом, строен, в безукоризненно чистом белье, и вся его фигура производила впечатление аристократичности. Дьякова шла, опираясь о его руку, и с тщеславным удовольствием замечала, какими взглядами окидывают ее спутника встречающиеся девушки и дамы.
– Когда я смотрю на вас со стороны, – сказала она своему кавалеру, – вы мне кажетесь чем‑то вроде великого магистра масонской ложи.
