Читать онлайн Редьярд Джозеф Киплинг - В полночных звёздах правды нет. Избранное

От переводчика

Редьярд Киплинг (1865–1936) – великий английский поэт и прозаик, лауреат Нобелевской премии по литературе 1907 г.

Широкой публике известен как автор повести для детей «Маугли».

Для «продвинутой» публики – это поэт, воспевший Британскую империю.

Для меня Киплинг – любимый поэт, способный делать поэзию из любого материала, – из солдатской портянки, из библейской легенды, из пароходного винта.

Люблю поэзию, придвинутую к жизни вплотную.

Потому рыдаю от Пастернака и совершенно дурею от Высоцкого.

Потому счастлив, что нашёл себя в Киплинге, который берёт жизнь целиком, как есть, не деля её на высокую и низкую.

Насчёт «империализма» Киплинга: было дело.

Но Киплинг слишком велик, чтобы вместиться в какой-либо «-изм» без остатка.

Прочтите стихи – убедитесь сами.

Биографию поэта можно найти в учебниках и справочниках, но лучшая биография – в его стихах.

Стихи – перед Вами.

Счастливый путь!

Надеюсь, пройдя его до конца, Вы не почувствуете ни скуки, ни усталости.

Евгений Фельдман

Вступление к «Департаментским Песенкам» 1885

Я с вами не однажды разделил

И хлеб, и соль, и воду, и вино,

И с вами с каждым, люди, не однажды

И жил, и умирал я заодно.

Хотя бы раз не отозвался я

На вашу радость? – спрашиваю вас.

В беде, в несчастье – в искреннем участье

Отказывал ли вам – хотя бы раз?

Я в шуточной манере описал

Сегодняшние наши времена.

Вы, в эту шутку вчитываясь чутко,

Поймёте, какова её цена.

1885

Общие итоги

Унаследовав изъяны

Предка-полуобезьяны,

Мы их сохранили, как святыни.

Тот, чей лук верней дырявил,

Брата к праотцам отправил.

Так мы поступаем и доныне.

Предок наш возвёл в обычай

Приходить с чужой добычей.

Наша наглость – тоже без границы.

Крал чужие лодки предок

И, скончавшись, напоследок

Водворялся в лучшие гробницы.

Кость покрыл резьбою кто-то.

Гость украл его работу

И принёс вождю её в подарок.

Вора приняли с улыбкой,

И с тех пор народец гибкий

Делает карьеру без помарок.

Не был Сфинкс ещё изваян,

Но от центра до окраин

Фаворит уж был всему хозяин!

У Хеопса-фараона

Спёр подрядчик миллионы

И секрет во время óно

Заложил в основу пирамиды.

А Иосиф? В год невзгоды

Фараонские доходы

Приумножил он, народу

Уготовив рабскую планиду.

Этой песней безыскусной

Подвожу итог я грустный –

Неизменна кривда в человеке:

Согрешив первоначально,

Он грешит официально

И в грехе пребудет он вовеки!

Штабная история

Эта песня стара, как холмы и ручьи,
Как свет и как темнота,
И ещё эта песня стара, как мои
Неоплаченные счета.

Субъект по фамилии Джéнкинз,

по имени Артаксéркс

Был в армейской конторе,

так сказать, мелкий клерк-с.

Но субъект по фамилии Джéнкинз,

сия канцелярская тля,

Был замечательный тенор

и брал даже верхнее «ля».

В пивную сбегáл со службы

(благо – недалеко).

На стрельбах во время учений

пули слал «в молоко».

Честь отдавал – умора,

прямо – цирк шапито.

И всё-таки этот Дженкинз

мозгой шевелил, как никто.

Два месяца был он в Си́мле.

(Дело было весной.)

Под гималайским кедром

он спелся с дамой одной.

Корнéлией Агриппи́ной

звали её. Она

Тонкой слыла музыкантшей.

(Талия – как у слона!)

Она управляла мужем,

а тот управлял Депар –

таментом, где Корнелии

Дженкинз явил свой дар.

Длились до самой осени

эти спевки с весны.

Оплачивались концерты

за счёт индийской Казны.

Корнелия пела, а Дженкинз

хвалил её: «о-ла-лá!»

Был Дженкинз фальшив, как ноты

те, что она брала.

Апрель пролетел, и дама

сказала мужу: «Хочу,

Чтоб Дженкинз остался в Симле.

Ты слышишь? Я не шучу!»

И Дженкинз прежней службе

послал прощальный привет.

В Симле ему доверили

ответственный табурет.

Дали читать каталоги,

и, чтобы не заскучал,

Ему оклад положили

вдвое больше, чем он получал.

Нынче, после обеда,

коротая долгий досуг,

Он воет за фортепьяно,

как свора голодных сук.

Взлетев при помощи дамы,

теперь напоётся всласть.

Ещё бы! В индийском штате

теперь он – Сила и Власть!

Легенда министерства иностранных дел

Я расскажу вам, почему Раджа
Налёг на «симпкин»[1]глупо и нелепо,
Ничем былым уже не дорожа.
Правительство, что действовало слепо,
Конечно же, прекрасно. Слепота –
Его второстепенная черта!

Князь-владыка Колазая

орден захотел в петлицу.

Он тюрьму возвёл для края

и прекрасную больницу.

А потом для влаги свежей

он построил водостоки.

И решил народ-невежа,

что рехнулся он жестоко.

Только клерки англичане

оценили измененья,

Предложив радже – старанье,

эрудицию, уменье.

Толковали пылко, много

о прекрасных перспективах,

И железная дорога

в планах грезилась ретивых.

Все таможенные сборы

князь скостил наполовину.

Он чиновничьи раздоры

подавил с отвагой львиной.

Стал ценить за прилежанье

и за сметливость – и следом

Он уменьшил содержанье

генералам-дармоедам.

И со злобой, но с оглядкой

стали жить в кругах чиновных.

За поборы и за взятки

князь велел казнить виновных.

Так расправился владыка

с прежним бытом Колазая,

И награды превеликой

стал он ждать к исходу мая.

Май настал, и рассчиталась

с князем щедрая Европа,

И звезда ему досталась –

«ЖОлотая антилоПА».

Что владыка сделал дале,

колазайцы и доныне

Не расскажут без печали,

не расскажут без унынья.

Князь без долгих разговоров

сбор таможенный удвоил

И продажных крючкотворов

впредь уже не беспокоил.

Вновь поборы без границы,

водостоки в запустенье,

И вчерашняя больница

стала собственною тенью.

Князь-владыка, как бывало,

щедро отсыпает злато,

Дармоеда генерала

ублажая, как когда-то.

Князь-владыка Колазая

«симпкин» пьёт и видит счастье

В том, чтоб жить, не помышляя

о награде высшей власти!

Нравственный кодекс

Чтоб вы правдивой не сочли
Историю мою,
Скажу вам честно: это всё –
Заведомая ложь.

Жену оставил юный Джонс,

едва успев жениться.

Хуррýмский край позвал его,

афганская граница.

Джонс гелиографи́стом был.[2]

Супругу до разлуки

Он связи выучил, начав

с азов своей науки.

И ум его к её красе

летел не наудачу:

Сам Аполлóн курировал

приём и передачу.

С утра до вечера с горы

сигналил Джонс приветы,

К которым присовокуплял

разумные советы.

Сигналил он: опасна лесть

армейской молодёжи

И генералов, что, увы,

сластолюбивы тоже,

Из коих слаще всех поёт

коварные рулады

Проклятый Бэнгз (сей генерал –

герой моей баллады).

Скакал со штабом Бэнгз. Глядит,

с горы, как сумасшедший,

В долину гелиограф шлёт

депешу за депешей.

Да что там, Господи, стряслось? –

Чума? Пожар? Восстанье?

И Бэнгз со штабом стал читать

воздушные посланья.

«Ко-тё-нок мой род-ной…». Ого!

Да что он, «под парáми»?

Какой «котёнок» может быть

в служебной телеграмме?

Тире – две точки – вновь тире…

«Лю-бовь мо-я…». Проклятье!

И кто с горы всю эту чушь

несёт, хотел бы знать я!»

Дубина адъютант молчит,

а штаб глядит с ухмылкой,

Внося в блокноты всё, что Джонс

с горы сигналит пылко:

«Голубка, с Бэнгзом проводить

не смей ни дня, ни часа;

На пограничье не найти

опасней ловеласа!»

Как ни была б Любовь слепа,

но люди-то ведь зрячи.

Передаёт супруге Джонс,

ревнивый и горячий,

Пикантные подробности

из генеральской жизни.

Все точки и тире полны

жестокой укоризны.

Дубина адъютант молчит,

а штаб гладит с ухмылкой,

Как багровеет Бэнгз от щёк

до бритого затылка.

Но хладнокровно молвил Бэнгз

сопровождавшим: «Еду!

Кру-гом! За мною! Рысью – марш!

Здесь – частная беседа».

Заметить надобно, что Бэнгз

был человеком чести:

Он Джонса юного не стал

преследовать из мести.

Но Бэнгз достойный прогремел

до самого Мадраса:

«На пограничье не найти

опасней ловеласа!»

Моя соперница

Я на концерте, на балу

Краснею, смущена,

И потому сижу в углу,

Одна, всегда одна.

Не мне, а Ей стихи печёт

Восторженный поэт.

Ей сорок девять, Ей – почёт,

Не мне – в семнадцать лет.

Всегда стеснительна до слёз,

Я прячу робкий взгляд,

Краснею от корней волос,

До носа и до пят.

Но с алой щёчки Госпожа

Похитила мой цвет,

И в сорок девять так свежа,

Как я – в семнадцать лет!

Ах, мне бы так – прийти и взять,

Да где уж! Я – молчу.

Мне двух словечек не связать,

И как я ни хочу,

Но, как Она, не пошучу,

Не позабавлю свет.

Всё в сорок девять по плечу,

Но – не в семнадцать лет!

Она постарше матерей

Юнцов, которым день

Толпиться у Её дверей

Нисколечко не лень.

За экипажем Госпожи

Они помчатся вслед,

А за моим – так ни души…

Ведь мне – семнадцать лет!

А если скачет на коне,

На Мэлл[3] – сплошной парад.

И тут не помогает мне

И лучший мой наряд.

И никуда не пригласят

Меня на вечер, нет.

Ведь Госпоже – под пятьдесят,

А мне – семнадцать лет!

Она зовёт меня «Жужу»,

«Милашка», «нежный друг»,

И вечно в тень я ухожу.

И мне достался вдруг

Недавно от Её щедрот

Жених – столетний дед.

Красавчик – Ей, а мне – урод:

А мне – семнадцать лет!

И я мечтаю, чуть дыша,

О том, как в свой черёд

Своё отшутит Госпожа,

Отпляшет, отпоёт.

Тогда на бодром скакуне

Промчусь в кругу друзей,

И будет сорок девять мне,

За восемьдесят – Ей!

Баллада о Бáндаре, или Обезьяне

Обычный Бáндар надо мной живёт на той сосне.

Я часто думаю о нём в ленивом полусне.

Обычный зверь, казалось, дверь мне в новый мир открыл,

И как-то раз приснилось мне, что он заговорил:

«Ты носишь тысячи одежд и ползаешь внизу,

А я в чём мама родила качаюсь на весу.

Бумажки – тлен, идти к ним в плен не пожелаю я,

Чтоб заплатить за то, что пить не станет и свинья.

Я у хозяина зерно краду в теченье дня:

Я худ, я тощ, – он жир и мощь, – пусть кормит он меня.

Я приключений для себя дурацких не ищу,

Жену другого Бáндара к себе не потащу.

Живу я, брат, без лишних трат, я весел и здоров:

Ведь я живу без лошадей, карет и кучеров,

Что не изъян, для обезьян, – как раз наоборот, –

Живёт без шляпок и колец хвостатый мой народ.

Выносят сор семейных ссор лишь люди за порог.

Супруга знает: у неё – один я царь и Бог.

Отдай свой завтрак, человек, отдай за так, не в долг,

Ведь – как там люди говорят? – я «голоден, как волк!»

Был краснорож приятель мой, взиравший свысока,

И он слезал, и он чесал мохнатые бока,

И как завистлив был мой ум и беспокоен взор:

Я сам быть Бáндаром хотел среди великих гор!

И я сказал ему: «Мой друг, Великий Судия

Решил, что ты – счастливый Ты, что я – несчастный Я.

Так ешь и помни обо мне с моей живой тоской:

Я свой удел сменить хотел – на твой, на нелюдской!»

Арифметика границы

Солдата лет, наверно, семь

У нас готовят, чтобы дале

Его, на страх и вся, и всем,

Послать в губительные дали,

Где он поймёт, прибыв едва,

Сколь верно: «Всяка плоть – трава!»

Три сотни фунтов тратим в год

На то, чтоб мозг приставить к телу

И подготовленный народ

Приставить к воинскому делу.

А результат? О том без врак

Пускай расскажет битый враг!

Солдат в две тысячи казне

Английских фунтов обойдётся.

Джезáйль[4] в афганской стороне

За десять рупий продаётся.

Один дешёвый «трах-бабах», –

Солдат – убит, расходы – в прах!

Какой там, Господи, Евклид!

Какие, к чёрту, постулаты!

Уж если пуля прилетит,

Любые траты ей не святы:

Солдат бессилен дорогой

Перед дешёвкою такой!

Закончил Оксфорд? Ну, балбес!

А ты, дурак, закончил Итон?

Но у Афганца – перевес:

Ведь он в невежестве воспитан,

И всех магистров-докторов

Он режет ночью, будь здоров!

Набили целый пароход

Таких, кто учен-переучен.

Афганец выступит в поход,

Наукой лишней не замучен.

И потому стреляй, не мажь:

Здесь дёшев – он, здесь дорог – наш!

Песнь женщин. Фонд медицинской помощи индийским женщинам, основанный леди Дáфферин[5]

Как ей услышать женщин благодарных?

Повсюду – стены, леди – далеко,

А зазывал бесчисленных базарных

Перекричать нам, бедным, нелегко.

Пускай же ветер мартовский задышит

И леди до отъезда нас услышит.

Пускай в местах, что леди посетила,

Успеет он хоть кратко побывать:

Вперед

Читать онлайн Редьярд Джозеф Киплинг - В полночных звёздах правды нет. Избранное

Похожие книги