– Виола, – говорил он, – иди ко мне.
Я уже знала, что будет. Он наказывал меня с двенадцати лет.
Я подходила, папа ставил меня между ног, держал за бёдра и говорил:
– Ты же знаешь, зачем я это делаю?
– Конечно, – кивала я.
– Потому что люблю тебя, – говорил папа, гладя по спине, – я хочу, чтобы ты выросла хорошей девушкой, а не какой-нибудь шаболдой.
Он ставил меня на колени, наклонив над своим бедром и придерживая рукой за грудь. Мне было неприятно ощущать его прикосновение к груди, и я ругала себя за дурацкие мысли – ведь это мой папа, а не кто-нибудь чужой.
Он начинал шлёпать меня рукой по попе. Не так сильно, конечно, как это делал Марат, но ощутимо.
Потом папа поднимал меня, сажал к себе на колени и гладил. По спине, плечам и груди. И по бёдрам. Целовал в шею. Вобщем, утешал.
Мне было приятно, я ощущала его заботу, но почему-то всегда стеснялась этого. Какое-то странное чувство возникало – хотелось спрятаться куда-нибудь. И когда он меня отпускал со словами:
– Помни, я тебя люблю, – я и пряталась в своей комнате.
Папа наказывал меня не за какие-то проступки, а для профилактики, как он говорил. Это происходило почти каждый день, а в те дни, когда этого не было, мне хотелось попросить его сделать это, потому что я боялась стать плохой и не оправдать его ожидания.
Если же я действительно совершала какое-то нарушение, папа наказывал меня по-другому.
Или так же шлёпал, но заставляя раздеться догола. Мне было ужасно стыдно, особенно когда он утешал меня потом. Поэтому я радовалась, когда он выбирал другие наказания – просто бил ремнём или ставил перед собой на колени на час, пока сам смотрел телевизор.
Я вспомнила слова Марата о наказании и заботе. Тут он не прав. Мой папа действительно заботился обо мне. Где тут ненависть? Может быть, сам Марат и ненавидит меня, хотя и не знаю, за что. Но папа точно меня любил и делал это для моего блага.
А вот Марат хочет просто причинить мне боль и унизить. Я не понимаю, почему. И он такое несёт, что становится ясно – он сумасшедший. И мне страшно. Что ему от меня нужно – я не знаю, поэтому в любой момент могу совершить ошибку и он меня убьёт.
Я сразу поняла, что он – садист. Но сейчас я взглянула на это по-другому. Он причиняет мне боль не потому что ему это просто нравится. Скорее, он боится боли. А когда боится, стремиться защититься агрессией. Вот.
Так сегодня и было. Мои слова почему-то ошеломили его, даже вот именно, что напугали – он так изменился в лице и чуть ли не выбежал из комнаты. А потом вернулся и стал вымещать всё на мне.
Я постаралась подняться и перелезть на кровать. Опираясь плечом на её край, я поднялась с колен и переползла туда. Лежать со связанными руками было ужасно неудобно, к тому же плечи начали ныть, а запястья натирала верёвка.
Я уже поняла, что мне не выбраться отсюда физическим путём. Нужно попробовать подстроиться под него, а потом придумать какую-нибудь хитрость. Иначе я не выйду отсюда живой.
Ночь прошла просто ужасно. Руки совсем затекли и сильно болели. Неприятнее всего было, когда по ним пробегали судороги. Я старалась заснуть, лёжа на боку, но не могла этого сделать с заведёнными назад руками.
Я лежала и думала о своей тюрьме, о ситуации, в которой оказалась, о своём странном отношении к Марату, почему-то постоянно вспоминался папа… К середине ночи у меня начался какой-то бред. Как будто папа сказал мне, что я всё-таки стала шаболдой и нарушила все его запреты. Выпросила у мамы телефон. Подключила интернет. Подружилась с другими девчонками. И даже с парнями. Да ещё и целовалась с одним из них! Поэтому он отдаёт меня Марату, чтобы он как следует меня проучил. А Марат говорит, что я просто не представляю того, что меня ждёт. Что он ненавидит таких грязных тварей и покажет мне моё место.
