А она вжимала голову в плечи, ёжась от счастья и боясь тяжелой материнской руки… А потом ирод быстро наделал ей детей, облысел и запил. Козлина.
Настроение у Зои Валерьяновны резко испортилось. Обладатель молодого красивого голоса не переставал орать, и Зоя Валерьяновна, презрев осторожность, выглянула в окно. Тяжелые черные рога зацепились за створки, что тоже хорошего настроения ей не добавило.
– Чё надо? – крикнула Зоя Валерьяновна, глядя на незваного гостя. Высокий, черноокий, чернобровый, кудрявый тоже, губы красные, сочные. Статный, молодой. Красавчик – ну сил нет! Муж ее покойный тоже красавчик был. Знала, знала Зоя Валерьяновна цену таким!
Над его головой висели все те же полоски – красная, синяя и зеленая. В сознании Зои Валерьяновны вспыхнуло красным: «Незнакомец». И больше ничего. Как с ведьмой – такого не было. Красавчик поднял голову и встретился с Зоей Валерьяновной взглядом. Скривился
– Фурия? Служанка новая чтоль? А че старая такая? Ты это, хозяйку позови, ведьму мою, скажи, друг пришел любезный.
«Друг любезный», – злобненько передразнила Зоя Валерьяновна и дурной рукой швырнула в него подушечку.
– Проваливай давай! Тут такие больше не живут!
Молодой человек вылупился на Зою Валерьяновну изумленными глазами, в полной прострации поднял подушечку и отошел на пару шагов. Наглая низкоуровневая фурия, к тому же такая древняя, сидит в комнатке его зазнобушки? Это как это так?
– Признавайся, старая! Где черная ведьма?
– Уехала! – рявкнула Зоя Валерьяновна.
– Куда?
– В Гагры, к Якину!
С этими словами Зоя Валерьяновна со стуком закрыла створки окна. Спать пора давно, а тут ходют всякие, леса собой загрязняют. Правда, она, осторожно убирая от окошка рога, толком и не заметила, как внимательно ее оглядывает черноокий молодой красавчик. Скользит бархатным взглядом по ее лбу, лицу, запоминает мимические морщинки у глаз. Читает ее профессиональным взглядом высокоуровневого суккуба.
Зоя Валерьяновна ничего это не видела, а если бы и видела, то и значения не придала. А слово «суккуб» для нее значило то же самое, что «самбука», «субкультура» или «Гарик Сукачев» – то есть, не значило ровным счетом ничего. Поэтому Зоя Валерьяновна погладила за ухом пришедшего к ней Ссаныча, надела на себя ночнушку, которая ей тоже от ведьмы досталась, и улеглась на пуховую перинку. Хорошо… Но дома, дома лучше. Как там, интересно, Никитушка? Сильно ли перепугался? А холодец вылили поди… А может, и доварили? На поминки-то? Чего добру пропадать… А похоронные под матрацем лежат, семьдесят тыщ. Авось и хватит родным отпразд… Тьфу! Помянуть как следует.
Зоя Валерьяновна тяжело вздохнула. В уголке глаза собралась слеза и скатилась по чешуйчатой черной щеке, впитываясь в ткань накрахмаленной наволочки.
– ..И сама не знаешь ты,
Что красотой затмишь любую
Короле-е-ву красоты…
Зоя Валерьяновна вздрогнула. Даже с закрытыми створками она слышала приятный мужской баритон. Кто-то точно пел ее любимую песню.
– И я иду к тебе навстре-ечу,
И я несу тебе цветы-ы,
Как единственной на свете
Короле-еве красоты.
С тобою связан
Навеки я,
Ты жизнь и счастье,
Любовь моя-а!
Зоя Валерьяновна слушала, как кто-то поет, и не находила в себе сил встать с кровати. Ее обуяли воспоминания. Это молодость ее, шестидесятые, это Ахмадулина, это Высоцкий с концертами, это «Королева красоты» из японского, жутко дорогого магнитофона…
