– Я не помню, как мы уезжали, – немного помолчав, добавил Мануэль. – Я тогда был совсем мальчишкой. Но сестры рассказывали, как мама на перроне по очереди била их кулаком в спину и сквозь зубы приказывала улыбаться: «Не смейте плакать! Мальчики должны верить в то, что их ждет чудесное приключение, понятно?» А когда поезд скрылся из виду, упала на землю и разрыдалась так, что домой ее пришлось вести под руки.
Мануэль смотрел на нее через толстые стекла очков. Его гладкая лысина, покрытая мелкими бурыми пятнами, отражала свет лампы над столом. Аделаида вдруг осознала, что этот человек неожиданно стал для нее единственным олицетворением родственных уз в мире живых. Ей захотелось коснуться его дрожащих рук с вспухшими синеватыми венами и убедиться, что он настоящий, но она не смогла пошевелиться.
Ночью ей спалось плохо. Слишком много боли поднялось со дна души и смешалось с мыслями о будущем и сожалениями о прошлом. На следующее утро она отправилась в город одна. Мануэлю было тяжело ходить далеко, да и ей самой хотелось остаться наедине с Барселоной, которая все меньше напоминала обитель ее детских фантазий.
Она вышла на тот самый проспект Диагональ и направилась к знаменитому дому Каса-Мила. Вблизи улица больше не казалась ей уродливым шрамом, а наоборот, гармонично вписывалась в геометрию города, придавая ровным перекресткам некий рельеф и даже шарм. Шрам и шарм – один и тот же набор букв. Лишь оказавшись здесь наяву, ей впервые удалось расставить их в ином порядке. Все в жизни – вопрос перспективы. С горечью постигая эту простую истину только сейчас, Аделаида чувствовала, как каждый пройденный шаг помогает зашить собственные раны.
Минуя шикарные витрины магазинов на Пасео-де-Грасия, она пересекла площадь Каталонии и по Рамбле спустилась в готический квартал, обеими руками крепко прижимая к себе сумку на случай, если на нее будут покушаться карманники. Ноги гудели от пройденных километров. Несмотря на противоречивые чувства, на душе стало легко, как будто она наконец распрощалась с тяжелым грузом, который носила внутри с самого рождения.
Аделаида собиралась где-нибудь пообедать, когда вдруг услышала за спиной крик: «Аделаида Хулиевна?» Она остановилась как вкопанная. Кто мог знать ее здесь? И самое ужасное: как отчество могло продолжать преследовать ее в Барселоне? Словно грубый сорняк среди тонких ростков едва проклюнувшейся свободы от прошлого. Выбираясь из толпы туристов, к ней приближался русоволосый мужчина лет сорока. Его гладко выбритое лицо, на котором сияла широкая улыбка, не говорило ей совершенно ни о чем.
– Вот так встреча! Мир и правда носовой платок! – дословно цитируя испанскую пословицу, рассмеялся он. Поняв, что собеседница не узнала его, добавил, – Сашка Зуев. Десятый «А». Выпуск девяносто шестого. Ну, вспомнили?
Продираясь сквозь вереницу лиц, журналов и тетрадей, она не без труда выудила из памяти образ долговязого юноши, скучающего за последней партой. Диссонанс между этим воспоминанием и стоящим перед ней симпатичным мужчиной в белой футболке поверг ее в полный ступор.
– А вы совсем не изменились! Как вы здесь оказались? – спросил Александр.
– А ты? – вопросом на вопрос ответила она, не обращая внимания на его комплимент.
– Я здесь уже двадцать лет живу. Приехали с женой еще по молодости и остались.
– Здорово. Рада была тебя видеть, – ей хотелось как можно скорее отделаться от этого бессмысленного разговора.
