– То, что у неверных хорошо, – надо присматривать, а вдруг пригодится? – заявили саперы дружно. Хоть по документам они и не были братьями, а вели себя, как братья, один чувствовал другого, будто брат – любое движение ловил, любой звук и позыв, – все будто бы обнаженной кожей ощущал, и всегда оказывался рядом, чтобы поддержать. И одеты оба одинаково, словно в одном дукане отоваривались.
– Зачем отказываться от хорошего? Шурави – не дураки, кое-что тоже умеют.
– Нo гораздо хуже, чем мы, – произнес Абдулла.
– Совершенно верно, муалим!
Саперы знали, что говорили: они учились в Пакистане, в одном из лагерей, хорошо учились, отметки у них были лучше, чем у других, среди учебников у них имелось немало советских книг. Абдулла об этом не знает, и хорошо, что не знает – все знать ему не обязательно. Курсанты в лагерях изучают историю партизанского движения в Белоруссии, историю басмачества и борьбы с ним – все повторяется, все возвращается на круги своя, то, что было обобщено в Советах, нашло применение сейчас, у душманов. Изучаются уставы Советской армии, оружейные учебники и азы политико-воспитательной работы. Когда войдешь в класс, то не сразу определишь, где ты, правоверный, – в Казани, в каком-нибудь учебном полку, либо в Парачинаре, среди старательных моджахедов?
Развернув коня, Абдулла поднял его на дыбки и скрылся за каменным зубом.
– Муалим, саперы правы, – проговорил Мухаммед, почти не разжимая рта, – вам надо беречь себя.
– Если я буду беречь себя, люди посчитают, что я боюсь. А я не боюсь, ничего не боюсь, Мухаммед!
– Смерть, муалим, одинакова до всех, и к храбрым, и к трусливым. Она не выбирает.
– Зато выбирает, куда поставить свою метку: храбрым ставит спереди, трусливым сзади.
Прогремел взрыв, оба даже не оглянулись на него, продолжали разговор – мрачный, из которого трудно выдавить слово, всегда погруженной в себя Мухаммед и быстроглазый, легко поддерживающий всякий разговор, ничего не пропускающий мимо Абдулла. Они были очень разными людьми, Абдулла и Мухаммед, и тем, кто смотрел на них со стороны, было непонятно, что же их объединяет. Деньги? Деньги имели все люди Абдуллы, и все они были разными. Вера? Все люди Абдуллы готовы были положить жизнь за Аллаха. Революция? Но они боролись против революции. Тогда что же?
Прогремел еще один взрыв – саперы работали методично, рвали мины поочередно, не все сразу, в горах это опасно, рвать все сразу, сверху, с закраины может сверзнуться камень, оставить от людей одну лишь мокреть, может накатиться сель, скалы могут дрогнуть и сомкнуться, размолоть, сжевать в своем холодном гранитном желудке все, что окажется между стенками. Мин было много, около десятка, саперы в халатах рвали их методично, спокойно, одну за одной – это была их работа, они получали гонорар за каждую подорванную мину, Абдулла же получал за другое.
Шло время. Люди Абдуллы отдыхали, и сам он отдыхал – вроде бы час назад никуда и не торопился, не гнал лошадей, – лицо его обмякло, потеряло жесткий абрис, оспины распустились, тоже обмякли, глаза обрели блеск, стали ласковыми. Абдулла и не Абдулла это был вовсе: Мухаммед находился при нем, не отходил ни на шаг – они все время были вдвоем, Абдулла и Мухаммед. Наконец один из саперов прокричал:
– Можно!
Абдулла птицей, прямо с камня взлетел в седло:
– Вперед, правоверные!
Конь стремительно вынес его из-за камня, будто, как и седок, имел крылья.
