– Я в художественную школу записалась, они сказали, чтобы ты пришла, там… заявление какое-то надо или… что-то…
Вот и сейчас, сидит в носках и трикошках, в моей старой футболке, коса заплетена небрежно, заколка съехала, всё время такая смешная, лохматая, одежда висит на тощей фигурке.
Проигрыватель рядом, чтобы можно было заводить музыку снова и снова. Что-то увлечённо рисует, что-то, что лежит перед ней, а мне не видно. Я прикрыл двери, чтобы не слушать зажигательных ритмов диско, и пошёл к себе. Всё же хорошо, что у нас здесь большая квартира, что маме как писателю полагалась ещё одна комната, поэтому у нас всех по комнате, и к тому же большой зал со скрипучим полом, двумя большими тоже скрипучими диванами и телевизором.
Я зашёл к себе, и тоже закрыл дверь. Переодевшись в старые домашние джинсы, я посмотрел на Катину сумочку. Так хотелось заглянуть внутрь!
Я спрятал её в шкаф, чтобы не видеть и не испытывать искушения открыть маленький замочек, и посмотреть, что внутри. Едва удержался, старался изо всех сил.
А на следующий день я пошёл встречать Катю утром к её дому. Протоптался минут сорок, опоздал, конечно, в школу, но зато проводил её до Дворца пионеров.
Когда она увидела меня у подъезда, остановилась на мгновение.
– Олейник… ты…
– Я твою сумочку принёс.
– Принёс он… – хмыкнула она, забирая сумочку из моих рук.
Я обрадовался, что она не заметила слова «твою», и не сердится всерьёз, это могло значить только одно…
…Напрасно он думал, что для меня это значит «не заметила», я отлично заметила, но всё во мне противилось тому, чтобы поставить его на место. Мне было приятно, что он идёт рядом, я чувствовала его запах: свежий запах юности и какого-то хорошего крема для бритья, и губы его пахли замечательно, это я отлично помню… Вот надо же, думаю об этом! Похоже, желается мне продолжение.
Мы болтали с ним о кино, «Айвенго» и «Африканца» с Катрин Денёв, которые шли в кинотеатрах с прошлой недели.
– Может быть, сходим?
– Ты же был?
– Так с понедельника в «Космосе» новый французский фильм. Пойдём?
Он смотрел такими сияющими глазами и так улыбался, что отказать я, конечно, н смогла. И только после, уже вечером, когда он снова проводил меня из Дворца пионеров до дома, и я поднималась по лестнице на дрожащих ногах, улыбаясь сама себе, как дурочка. Мама была дома, выглянула из кухни.
– Катя, ты? Мой руки, как раз котлет пожарила.
Котлеты, несомненно, из кулинарии, что была на театральной площади, сама мама никогда не лепила котлет. Меня научила Зарема, потому что бабушка «этих русских» котлет не признавала, готовила то, димламу, нарын, манты и, конечно, плов. Но для всего этого нужно было хорошее мясо, ну, хотя бы не очень хорошее, но говяжью вырезку, а тем более баранину достать было почти невозможно. Правда, когда мама освоилась на новом месте, то появились у неё знакомства и связи, и приносили нам сумки домой со всевозможными деликатесами, как приносили и дефицитные сапоги, модные платья, косметику, конечно же, духи. Так что всего этого, как и прекрасной мебели, ковров и прочего у нас в доме было, как мама выражается, quantum satis.
Вот и котлеты эти, ей конечно, заведующая кулинарией прислала, не сомневаюсь. Но и как иначе, если последние девятнадцать лет почти все женщины рожали у моей мамы.
Но сейчас я думала не об этом, и не об аппетитном запахе котлет, что распространялся по квартире, а о том, что мне надеть завтра, когда мы пойдём с Платоном в кино. И вдруг мама вернула меня из высот моего мечтательного парения на землю одним вопросом:
