– Не-е мо-агу я… не мо-агу лежа-ать… не мо-агу… я за… ды… ха… юсь… – целясь за меня, произнесла Таня, сквозь хрип, вылетающий из её груди.
– Донесёте? – спросил он меня.
Я просто смотрел на него как идиот, он шутит, не могу понять? Почему я могу не донести? Мы вышли в коридор, он снова пошёл впереди меня, открывая двери, а я держал Таню, сжавшуюся в комок и дышащую так, словно она старательно выдувает в груди мыльные пузыри. Я посмотрел на неё, она всё бледнее, при этом губы становились какими-то розовыми и блестящими…
Мы вошли в радиологию, здесь меня заставили всё же оставить Таню, и выгнали вон, в коридор. И тут уже оказался Платон.
– Марк… что?
– Что?.. – рассеянно спросил я. И добавил честно: – Я… я ничего не понял… я… погоди, я позвоню. Наверное, надо, чтобы клапаны… чтобы срочно доставили… Борис звонил с дороги… сказали, едут.
– Так может, они здесь уже, – сказал Платон.
Я посмотрел на него и кивнул.
– Да… да-да… – и набрал номер.
«Совершенно верно, Марк Борисович, наша машина уже час как ушла. Должны быть на месте…», я поблагодарил на автомате. И посмотрел на Платона, но он и сам понял.
– Что случилось-то? – спросил он.
– Ты… я не понимаю, что… Она…
Тут вышел Вьюгин, увидел Платона и подошёл к нам.
– Ну, в общем, такой расклад: наши пошли мыться…
– Что? – не понял я, «мыться»?..
Вьюгин скользнул по мне взглядом, где-то в районе пупка:
– Готовиться к операции, – пояснил он мне как олигофрену, спасибо, что вообще сказал, называется, до сознания всё равно не дошло.
– От митрального клапана оторвалась створка и получилась эмболия. Сейчас агиографии сделают, надо найти этот тромб и убрать, а после – протезировать клапаны.
– Я ничего не понял, только… это две операции сразу?
– Ну… как бы да. Всё осложняется тем, что она… беременна.
– Что?! – мы с Платоном выдохнули вместе.
И тут с Вьюгиным сделалось страшное, он вдруг утратил всю свою холодность и в один прыжок оказался возле меня, схватив за свитер на груди, даже кожу под ним ободрал, это и привело меня немного в сознание – то, как загорелась кожа…
– Да то, что какой-то муж, б…, не мог оставить умирающую жену в покое! Нельзя было подождать?! Нельзя было… хотя бы раз член из штанов не достать?! На смертном одре надо…
– Да подожди ты… что за слова! – Платон вытаращил глаза.
– Да то, что там сердца нет уже, как она жила, я не знаю, а у этого… одна долбёжка на уме…
Я даже не сопротивлялся, до меня не доходило всё равно… Платон оттащил Вьюгина.
– Погоди, Лётчик… так может это… ну… – вполголоса сказал он.
– Да хрена! Это он! – придушенно просипел Вьюгин, он орал бы во весь голос, но не здесь, пустой гулкий коридор… – Пять недель, это реальных – три, так что вину не переложить ни на каких бандюков!
– Вину… но, Лётчик, это же… ну это же хорошо, наверное, ну что… – проговорил Платон, не в силах удержать улыбку в уголках рта. – Ребёнок будет, а?
– Да ты не понимаешь?!.. – опять почти вскричал Вьюгин. – Это осложняет всё! Это… да, что я объясняю вам, дебилам… «хорошо»… кому-то хорошо, вероятно, было!
Он начал тыкать в меня пальцами, бледный и страшный как злой ордынец. Нет, ей Богу, кривую саблю ему, и будет реальный Чингисхан…
Платон снова постарался отвлечь его на себя, оттаскивая за локоть.
– Это… два инородных тела место одного в организме. Даже три, два клапана надо менять, всё в хлам… как она не захлебнулась ещё от отёка лёгких… Инородные тела, иммуносупрессия и тромбофилия при том! Ты знаешь, какая материнская смертность при таком раскладе, даже если сейчас всё пройдёт идеально?
