– Потому что ты мудак.
– Зато я позвал на помощь того, кто, действительно, сможет спасти Таню. Пока мы с тобой думаем, как вытащить Марата, он вытащит Таню. Может и вытащил уже. У него, знаешь, какие люди в руках? Нам не снилось.
Я смотрел на него. Нет, он не понимает…
– Но если Марк жив, у тебя прав нет. Ни на Таню, ни на сына. Или тебе и не надо? У тебя ведь ещё пара жён и детей где-нть сидят.
– Сидят-сидят.
– Господи… феноменальный дурак. Он убьёт тебя, кретин.
– Конечно, – спокойно сказал Лётчик. – Но вообще, я долго буду жить. Я так думаю.
– Он думает… – я поднялся.
Лётчик вытащил откуда-то из кармана на груди блистер с таблетками и дал мне одну.
– Выпей. И вообще, Платон, здоровьем заняться тебе надо.
– Ладно тебе умничать-то… – я выпил таблетку. – Что хоть пью-то?
– Тебе название скажет что-то? – хмыкнул Лётчик, высокомерит ещё.
– Не умничай. Марку позвонить надо.
– Позвони.
Я отыскал телефон на полу, хорошо, что не разбился.
Марк ответил сразу.
– Да, Платон. Я в Петербурге, как и ты. В «Англетере»…
– Марк… как… как это может быть?! – в восторге произнес я.
– Да в общем-то… Слушай, Платон, я сейчас… немного занят, давай встретимся завтра. Хоть утром. Приходи сюда, в «Англетер», скажешь на ресепшене, кто ты, тебя проводят.
Марк отключился, а я долго смотрел на экран, где светилось его имя, я не удалял его номер из памяти телефона, потому что не поднималась рука. И вот, поди ты, он ожил…
– Он в «Англетере» в соседнем доме, Лётчик.
– Таня с ним? – спросил Лётчик.
Я покачал головой.
– Нет. Я не знаю… Он сказал, завтра…
– Что будет завтра?
– Вот и посмотрим… Он ведь о ребёнке ничего не знает.
– Знает, – сказал Лётчик.
– Это ты так думаешь, или…
Он пожал плечами.
– Завтра и узнаешь.
А я надеялась, что увижу Марка сегодня. Уже сегодня. Когда мы вышли гулять с Фомкой, потому что, несмотря на слабость, я не могла сидеть взаперти. Фомка хороший парень, добрый и не такой деревянный как остальные братки Паласёлова. Наутро той «чудесной» ночи, когда проснулись, принесли завтрак, пришёл и Фомка, увидел весь разгром в номере, и пока мы переезжали в другой, вился вокруг меня с виноватым видом, пока не сказал тихонечко, помогая мне собирать мои вещи:
– Татьяна Андревна, я не говорил Максу про того парня в вестибюле, это…
– Неважно, не думай.
– Да важно… – стыдясь смотреть в моё лицо, на котором красовались синяки на губах и под глазом, да и вообще синяков было очень много, не синяков даже, а каких-то страшных пятен. От ремня, например, остались чёрно-багровые полосы, долго не пройдут… странное что-то происходило. – Я хотел сказать Максу, что у вас кровь шла в то утро, но… он меня вытурил и…
Я села на кровать и посмотрела на него.
– Не казнись и не переживай, ты вообще не виноват ни в чём. И вообще, спасибо… Ты тут мой единственный друг.
– Да я…
– Не волнуйся, я Максу тебя не выдам.
Он покраснел, отворачиваясь.
Вот и сейчас мы вышли с ним на воздух, как делали каждый день. Снега было много и сегодня выглянуло солнце, было очень морозно, но тихо, без ветра, и город смотрелся замечательно красиво. Величавый в белых праздничных одеяниях.
– Красивый у нас город… – сказала я, когда мы вышли на Дворцовую площадь, сегодня выглядевшую особенно парадно.
– Да, необыкновенный.
Он улыбнулся редкозубой смешной улыбкой, а я подумала, вот соблазнить его и смыться. Как Миледи Фельтона. Но я не обладала этим счастливым даром, не умела обольщать. Кукла деревянная…
