Временами Зохра становилась невыносимой, и я невольно задавался вопросом: как только муж терпит ее? Однажды я спросил Зохру о муже. Она покосилась на меня.
– Лентяй мой муж, вот он кто. И куда только глаза глядели, когда замуж выходила? Ну да что там, молодой была, глупой.
– Он работает?
– Какое там! Слишком ленив, чтобы работать. Утром просыпается и тут же из дома – в кофейню возле набережной Кор-ниш. День-деньской там рассиживает, попивает себе кофе, курит, болтает с дружками. Уж поверьте мне, я знаю, что говорю.
– Это в какой же кофейне он бывает? – переспросил я.
– Я же сказала: возле набережной.
– Кофейня «Мабрук»?
Зохра так и застыла.
– Она самая.
Доктор Мехди мог и не рассказывать притчу об индийской птичке – это была одна из любимых притч отца. Я так часто слышал ее, что стоит мне закрыть глаза, как я вижу: отец сидит в огромном кожаном кресле, готовый начать.
– Давным-давно, когда у верблюдов не было горбов, когда птицы летали вверх тормашками, в большом городе Самарканде жил купец. Семьей он так и не обзавелся, а была у него маленькая птичка – удод, которую он любил больше жизни.
– Однажды купец собрался по делам в Индию. Помня, что его удод родом из Индии, он спросил птичку: что ей привезти? Птица попросила отпустить ее на свободу, но купец отказался. «Я слишком сильно люблю тебя, чтобы отпустить», – возразил он удоду. «Тогда пойди в лес и крикни так, чтобы слышали все птицы: я, мол, жив-здоров, только сижу в клетке», – попросил удод.
– Приехав в Индию, купец так и сделал. И только он возвестил о судьбе удода, как дикий удод, сидевший высоко на ветке, упал к его ногам замертво.
– Купец расстроился, ведь он невольно стал причиной гибели одного из родственников своего любимца. Вернувшись домой, он рассказал обо всем удоду. Услышав такую печальную весть, удод упал с жердочки на пол клетки и испустил дух.
– Видя, что удод мертв, купец открыл дверцу клетки и вынул обмякшее тельце, положив его возле окна. Но едва он так сделал, удод встрепенулся и вылетел в окно – только его и видели.
Разыскав в трущобах лачугу Хамзы, я упрашивал его вернуться, но он не соглашался. Я совершенно не представлял, что вынудило его уйти. В стране с работой и без того туго, а если на шее еще жена, шестеро детей и многочисленные родственники, увольнение равносильно самоубийству.
Когда я вошел в лачугу из двух комнат, жена Хамзы тут же смахнула с низенького столика вязание и спешно принялась заваривать чай, угощая меня как дорогого гостя.
– Может, я тебя чем обидел? – спросил я у Хамзы.
Сторож опустил глаза, разглядывая свои руки.
– Нет, что вы, месье Тахир, ничего подобного.
– Тогда в чем дело?
Хамза снова уставился в пол. Мне показалось, он вот-вот заплачет.
– Я не оправдал вашего доверия, – признался он.
На следующей неделе позвонил Оттоман – бывший вор, а ныне деловой человек. У него был ко мне срочный разговор. Я спросил, знает ли он, где находится кофейня «Мабрук».
– Да я в ней полжизни провел, – ответил Оттоман.
Часом позже я уже сидел за своим столиком, передо мной дымился в чашке черный кофе. Оттоман обещал не опаздывать, однако пунктуальность марокканцам не свойственна.
По соседству сидел небритый мужчина средних лет: короткая шея, толстые пальцы, от левого глаза до подбородка шрам. В пепельнице рядом с его чашкой высилась гора окурков – видимо, он здесь с раннего утра. Я и раньше встречал его в кофейне – он всегда садился на одно и то же место. Перегнувшись через столик, я спросил: имя Зохра ему что-нибудь говорит?
