В СВОЁ ВРЕМЯ. Воспоминания о современниках - страница 8

Он не боролся с фатумом, хотя известно, что перед смертью пытался сменить фамилию матери на отцовскую – Эпштейн, выступал с песнями в еврейской одежде в еврейских культурных центрах. Однако мать артиста была по национальности русской, а потому евреем, правда, неизвестно зачем, ему стать так и не удалось.

Незадолго до смерти Кавалеров попал в Александровскую больницу, где 17 июня 2014 года на 63-м году жизни и отошёл в жизнь вечную. Похоронен он на Киновеевском кладбище. Примечательно, что кладбище получило своё название от домов Киновеевского братства. Само слово «киновия» по-гречески означает «общая жизнь» – так раньше называли особый вид монастырей, братия которых состояла на полном обеспечении монастыря, и по сути это был аналог детского дома для беспризорников.

Заканчивая очерк, я решил включить его в цикл своих радиопередач из цикла «Культурное наследие России». Обычно все мои программы завершаются либо музыкой, либо песней. Признаюсь, некоторое время я не мог решить, какой именно песней в исполнении Кавалерова стоит завершить свою программу. Их не так много, но все они достойны и на редкость проникновенны. На ум приходили в основном песни из фильмов о беспризорниках, но не уходило ощущение: что-то не складывается в окончательном образе артиста. И тогда пришла на помощь иная песня, и она, на первый взгляд, не имела прямого отношения к его жизни. Но именно ею я и решил завершить программу, посвящённую Александру Кавалерову. Признаюсь, что лучшего исполнения этой очень известной песни не слышал.

Ещё раз прослушивая фонограмму, прежде чем отдать её звукорежиссёру, я вдруг понял, что это песня о нем, о Саше Кавалерове! Не буду объяснять почему, возможно, это дело личного восприятия, а потому – просто слушаем.

С вами была программа «Культурное наследие России» и я, её автор и ведущий Терентий Травник. Всем вам – всего самого доброго, а актёру и человеку Александру Кавалерову – вечная память!

Звучит песня «Там в дали за рекой загорались огни…».

Облачность, равно как и тьма, не свойственны духу, а потому, пусть и через десятки лет, но уступают место свету. Вне всякого сомнения, что с середины девятнадцатого века отечественная лира начала набирать силу и вслед за гением Пушкина и Лермонтова зазвучали струны-строфы поэтов-народников Леонида Трефлева, Ивана Сурикова, Алексея Апухтина и других.

На фотографии Борис Рыжий (1974—2001)

Поэтическое слово на Руси – дело, надо сказать, особое, потому как опара для него получается замесом родного языка, широты русской души да любви Божией. Вот потому глубоко и прорастает слово это – если честно оно сеяно, то в самое сердце народное корни свои пускает. Да и разве могла русская поэзия быть иной при таких начальных условиях? И да, и нет, но, выкормленная и сухарями, и караваями, с девятнадцатого века к первой половине двадцатого она все-таки сумела заговорить с народом на его родном языке. Заговорила слёзно и лихо, метко и хлёстко, пронзительно заговорила со снобами стихосложения и с пишущими интеллектуалами, и с теми, у кого поэзия – ради поэзии, со всеми лирниками и слагателями. Быть же поэтом народным – статья расстрельная, и это обязывает…

Как среди цветов есть и полевые, и садовые, так и в русской ритмико-рифмической словесности присутствуют им подобные, но только не цветы – авторы. Будучи разными, и те, и другие стремятся к одному: к воле и свободе, без коих невозможно словотворчество на этой земле, а ещё – к правде. Здесь же речь пойдёт о полевых…