В действительности вскрытие являлось для меня одной из самых ужасных процедур. Звучит странно, не спорю. Врач, которого трясет при одной мысли о трупах, представляет собой довольно жалкое зрелище и вряд ли вызовет доверие.
На мой взгляд, копошиться внутри мертвого человека – все равно что пытаться увидеть его грязные тайны, которые он так усердно скрывал на протяжении жизни от окружающих. Ухватить одну из них между селезенкой и желудком и рвануть вверх. Она будет извиваться, пытаться вернуться обратно, а ты крепко держишь ее, сжимая руками в резиновых перчатках, и смотришь, как она медленно угасает на свету раскаленных ламп. Безумная мысль.
И вот я стоял и смотрел на того, кто всего лишь день назад жил, дышал, мыслил, а теперь его просто нет. Здесь осталась только внешняя оболочка, которую через несколько мгновений должен разрезать острый хирургический скальпель для того, чтобы попытаться узнать то, что было известно мертвецу, но о чем он никогда не сможет поведать сам.
Двое полицейских ожидали результаты вскрытия наверху, попивая больничный чай и заигрывая с медсестрой. Самое интересное, что она была нисколько не против подобного флирта, несмотря на обручальное кольцо на безымянном пальце. Когда я увидел ее впервые, она показалась мне слишком строгой для своих двадцати двух лет. Однако теперь я взглянул на нее с совершенно другой стороны. Сняв привычную маску, она оказалась девушкой, которой очень важно было внимание окружающих. Трудно описать словами – гораздо лучше видеть собственными глазами. Ее смех, улыбка. Она радостно утопала во внимании к своей персоне. Да черт бы с ними со всеми! Пусть делают что хотят. У меня сейчас совсем другая цель.
Вокруг были только холод и тишина. Над головой, изредка подрагивая, жужжали больничные лампы. Покойный лежал передо мной укрытый до пояса белой простыней, успевшей сменить множество хозяев. Его лицо, как и лица всех мертвецов, чьим вскрытием мне приходилось заниматься, казалось добрым и счастливым. Могло даже показаться, будто он спит, а я пришел, чтобы нарушить его покой, – но он уже никогда не проснется.
Когда-то у него было имя. И если верить документам, его звали Чарльз Берингем. Чарльз… Хорошее имя. Будь он чуточку удачливее, сейчас наверняка прозябал бы на работе, занимаясь привычными делами.
Я стоял в старом рваном халате, а рядом лежали различные инструменты, бывавшие в употреблении уже не раз. Позади на металлической тележке для трупов лежало тело молодой девушки, которой, как мне кажется, было не более двадцати лет, а в противоположном углу на точно такой же тележке лежал сморщившийся старик с густыми седыми волосами.
Чтобы оставаться в морге спокойным и хладнокровным, необходимо обладать сильным характером. Частенько люди считают врачей циниками, только дело здесь совсем не в этом – нам приходится адаптироваться к той жизни, что мы выбрали для себя, дабы не сойти с ума. К сожалению, я еще не до конца овладел этим искусством. Сколько бы я ни пытался соблюдать присущее врачам спокойствие, внутри меня пробирала дрожь.
Из четырех сердец в морге стучало только одно – мое. Многие врачи, когда я еще учился, говорили: «Если тебе придется делать вскрытие, то отнесись к человеческому телу как к куску мяса, которое необходимо изучить. Отбрось его человеческую сущность».
Но как можно так относиться к тому, кто так же, как и ты, мечтал, любил и страдал? Может быть, со временем я все же смогу изменить свое отношение, но только не сегодня. Насколько же отвратительно осознавать, что однажды и ты сам окажешься на столе патологоанатома, который будет резать тебя, чтобы установить точную причину смерти. Ничего не поделаешь. Это наша судьба. Мы все смертны, и рано или поздно наши родные и близкие, стоя возле гроба, будут прощаться с нами.
