Добрый дядюшка любовался этим восхищением и не раз говорил невестке, что-де надобно поощрять художественные наклонности племянницы. Однако Анисья Никитична, зная их в подробностях, пропускала советы Алексея мимо ушей. Она лишь внимательнее следила за дочерью да, отводя глаза от легкомысленных картинок, плевалась. Степан Федорович завистливо говорил:
– Деньжищ-то сколь на все страчено… Лучше бы ты женился, Алешка, именьишко поправил… А то живешь бобылем – ни Богу свечка, ни черту кочерга.
Брат на эти увещевания только рукой махал, дивясь изменениям, произошедшим с племянницей. Он не раз вспоминал, как два лета назад перед дальней дорогою случилось у него пикантное приключение в братнем имении. Не без доли мужского самодовольства, хотя и с неким чувством вины, рассказывал он подчас о том в мужской компании, вызывая зависть слушателей. Еще бы, всего за пару дней волокитства за весьма юною особой, уверял он, удалось ему перейти от платонической идеальности к эпикурейской чувственности, да какой… «За одну ночь мы прошагали по всем ступеням утонченной любовной страсти. Кто бы мог ожидать такой прыти от провинциальной девушки пятнадцати лет?» Естественно, что на вопросы о том: «Кто такая?», на просьбы открыть имя юной Мессалины он только похохатывал да отмахивался. Помнила ли о том Анна?..
Однажды он тайно показал ей скульптуру римского бога Приапа, стоящую в запертом кабинете. Античный образ бородатого бога с атрибутами сладострастия и с двойной флейтой Эрота способен был смутить не только юную провинциалку. Анна потупила взор и убежала. Но когда дядюшка вручил ей ключ от заветного покоя – не отказалась. Не выказав внешне особого интереса, спрятала его в шкатулку. На самом же деле, когда никто не мог ее видеть, она, улучив минуту, отпирала тяжелую дверь. Там, затаив дыхание, она любовалась античной откровенностью и, утешая себя, гладила и ласкала скользкий мрамор, словно желала уподобиться кипрскому царю [20].
Затем скоро Степан Федорович, не без труда получивший должность, уехал по делам в Казань, оставив семейство на попечение брата и взявши с него обещание представить племянниц ко двору. Алексей морщился, для этого следовало ехать на поклон к Гришке, новопожалованному графу Орлову, коему Алексей Федорович не раз надирал уши в прошедшие времена. Ныне же, представленный почти официально, как избранник и приближенный к императрице, Григорий занимал во дворце длинную анфиладу комнат над покоями Государыни. Попасть к нему было непросто.
Екатерина первой в России, по примеру французского двора, возвела фаворита на некую, как бы служебную должность. Любовники были, конечно, и у ее предшественниц, но без выставления напоказ. Как правило, подобная служба, хоть и вызывала зависть, связанную с возможностями и привилегиями фаворита, но в прежние царствования ценилась невысоко. Да и сам фаворит всегда понимал двусмысленность своего положения. Теперь все изменилось…
В конце концов, набрав каких-то неважных дипломатических бумаг и скрепя сердце, Алексей Федорович поехал во дворец. Однако встреча с «графом» оказалась неожиданно сердечной, а беседа легкою и приятной. Григорий, который помнил двоюродную сестру голенастой девчонкой с исцарапанными руками, подивился, когда услышал о ней как о девице, «коя одарена довольною красотою, не глупа и обходительна». Тем более заинтересовался он, когда Алексей Федорович, разойдясь, добавил, что-де «пышностью форм и дерзким блеском глаз из-под ресниц выказывает Аннета натуру, предающую себя на волю плотских побуждений»… Глаза фаворита заблестели. Даже в лучшие времена отношений с Екатериной он не мог удержаться от соблазнов
