Бутурлин ничего не успел за летнюю кампанию, и на него посыпались обвинения. 18 декабря он был отозван, сдал команду все тому же Фермору, и, прихватив офицеров, с коими прибыл, не без волнения поехал в Петербург оправдываться. Однако по пути к столице получил известие о кончине императрицы и милостивый рескрипт нового императора. Петр III из расположения к прусскому королю действия Бутурлина одобрил. Войну, до победного конца которой оставалось всего ничего, указом прекратил. Александра Борисовича назначил вновь генерал-губернатором в Москву. А офицерам, участвовавшим в походе на Берлин, вопреки ожиданиям, никаких милостей оказано не было. Большинство из них получили отставки и отправились в свои имения. Получил абшид и секунд-майор Протасов. Степан Федорович простить себе не мог, что, воротясь из похода, проторчал в столице долее иных, да еще, по совету племянника Григория, потратился на переобмундировку. Все равно никакого прибытку не получил. Все кругом говорили, что новый государь токмо немцев жалует.
4
Ко времени, о коем идет повествование, Степан Федорович был в годах: катило к пятидесяти. Помещиком считался он средней руки. Имел именьице «Пески» в Осташковском уезде, верстах в десяти от города, на берегу валдайского озера Селигер. Напротив, на одном из островов, гляделась в светлые озерные воды Нилова пустынь – мужской монастырь, основанный преподобным Нилом Столобенским лет двести назад. Пустынь была обустроена ладно, с умом. Владела обширными землями и рыбными ловлями.
Семейство Степана Федоровича Протасова состояло из супруги Анисьи Никитичны, урожденной Зиновьевой, сына Петра Степановича десяти лет от роду и трех дочек: старшей, осьмнадцатилетней Марии, Анны пятнадцати лет и младшей Катеньки. Господами Протасовы считались строгими, но справедливыми. Крестьян своих не примучивали, легко отпускали на оброк и на заработки. Бабы зимами хорошо и споро пряли и ткали холсты. А мужики – кто во что горазд: одни нанимались рыбу ловить, кто уходил в Осташков на кожевенные фабрики, а были ходоки и до самой Москвы и до Питера. Зато и было у господ в обиходе все свое.
Дочери, конечно, кривили рты, что приходилось дома носить чулки, вязанные из пряденной бабами шерсти, что белье – и нательное, и на постели – из домашнего холста. Но тут уж что хозяин, что хозяйка чад своих держали в руках. По будням платья дома носили простые, а ситцевые надевали в дни воскресные. Так продолжалось, пока однажды Анна, средняя дочь, не отказалась вовсе выходить в крашенинном холстинном сарафане из своей горницы. День лежала дева на постели, не подымаясь и к столу, и второй… А на третий вышла в ситцевом платьице, хотя и шел постный четверг. С того дня старшая, Марья, и Катенька тоже стали падки до щегольства. Но у Анны характер был покруче, и первое канифасовое [8] платье сшили опять же сперва ей.
По причине скромного достатка особых учителей и гувернеров для детей у Протасовых не важивалось. Грамоте и счету наставляла матушка. Закону Божьему, географии и истории – отец Пахомий, настоятель церкви Воскресения Словущего, что стояла вместе с домами причта у края Протасовской усадьбы. Он же был и духовником семейства. Отучившись тринадцать лет в Славяно-греко-латинской академии, отец Пахомий был наклонен к западному просвещению. А посему ратовал за то, чтобы детей не только обучали доморощенными средствами, но давали им и светское воспитание. В дом, по чьей-то рекомендации, был принят француз мсье Лагри. Он призван был наставлять старших барышень политесу: французскому языку, музыке и танцам. Но, если Маша с Катей подчинялись требованиям мсье с неохотой, то для Аннушки такие уроки труда не составляли. Обладая прекрасной памятью, она первой из сестер заговорила по-французски. Учитель, чтобы приохотить девочку к чтению, стал давать ей маленькие изящные книжки в кожаном переплете с тиснением и с картинками. Это были «Любовные стихи» Ронсара, посвященные Кассандре, комедии и поэмы Данкура и романы Мариво
