В тени креста - страница 15

– Ты здесь? – дребезжащим голосом спросил он у темноты. В ответ послышался лёгкий шорох и еле слышный ответ «да».

– Говори, – сухо произнёс Геронтий.

– Борис Лукомский задушил твоего посланца Патрикея, якобы по указке князя Соколинского, однако с благословления из Москвы, – холодным шёпотом сообщил посланец митрополиту. Тот, мелко крестясь, содрогнулся, и склонил голову, но взял себя в руки, и только одинокая слеза об убиенном ученике скатилась в седую бороду старца.

– Но много Борис не досказал, его самого задавили в допросной, – продолжил шёпот.

Митрополит сотворил ещё одно крестное знамение и поднял глаза вверх:

– Не выдержал пытки убивец, – прошептали его белёсые губы.

– Нет, Борис умер не на пытке, а после неё, по указке того же, кто приговорил Патрикея.

– Ах ты, господи, – встрепенулся старец, – а ведомо ли о том Великому князю?

– Всё ведомо с подробностями, но на этом, дальнейшее дознание государем велено остановить, – леденяще прошелестел шёпот у самого уха старца.

– Так, то-ж… На веру нашу, и, на него самого крамола! – почти в голос воскликнул Геронтий и отшатнулся.

– Он не поверил.

– Аки так? Почто? – митрополит шагнул навстречу своему гостю и тот отступил ещё дальше в темноту.

– То ведомо лишь самому великому князю, но все знаки указывают на то, что он не впервой закрывает глаза на деяния этих лиходеев. Подле него, теперь, вдосталь шпырей да худых бояр, через них, да через их покровителей ересь как мор добралась и до палат самого… государя.

– Тише! – Геронтий взмахнул тощими как ветки руками в темноту, в ту сторону, где стоял его собеседник. – Речи твои охальные! – Митрополит вновь покачнулся на месте, привычно ища опору на посох, который он оставил при входе в церковь.

– Ох…, господи, грехи наши тяжкие. Почто нам така кара? Ну так, кто? Не молчи! Назови кто же отдал приказ…, – серо-бирюзовые глаза старца блеснули в полутьме недобрым огоньком.

В церковной гнетущей тишине никто не ответил.

– Ты тут? Чего замолчал? – Геронтий выставил вперёд себя сухие старческие ладони, как будто пытаясь нащупать собеседника в темноте. – Эй, человече! – в голос позвал митрополит.

– Тсс…, – отозвался голос где-то за спиной Геронтия. – Не так громко… Ведь служки твои у дверей, недалече, а уши их тут – рядом.

– Так не томи, отвечай, – упавшим голосом, дохнул старец.

– Всё те же, отче, что и в Новагороде… А, покрывают их… Сам ведаешь, кто, – отозвался из темноты голос.

– Опять охальничают Новогородские еретики, и покровители их – дьяки Курицыны…, – медленно произнёс мысли вслух митрополит. – Неужто им всё мало? Ведь иножеж^>20 – на плахе трое головы уже сложили, – воскликнул старец и замолчал.

В темноте раздался вздох.

– Они верят в силу свою. С тех пор, как те из них, кто сеет ересь бежали на Москву и были укрыты людьми великого князя, промеж этих, только и разговоров, что о конце опалы и полном прощении государем. И…, тобой, святейший.

– Кающихся еретиков следует прощать и миловать, но токмо, ежели их покаяние верно, а не притворно, – скороговоркой пробубнил старец.

– Вестимо, что вещий пастырь узрит покаянных средь иных притворных, – продолжил с усмешкой голос.

– Распалить во мне гнев хочешь? – свистящим сухим шепотом спросил митрополит, – почто так грешишь человече?

– Коли оный для дела потребен, то это не я, а сам господь возжигает, – подначивал голос.

– Не монаше это дело – во гневу, аки в огне быти, – резко отрезал митрополит. В темноте воцарилась тишина.