– Я – надворный советник[23], стало быть, обращаться ко мне следует «ваше высокоблагородие».
– Точно так, ваше высокоблагородие.
– Когда ты видел квартиранта последний раз?
– Утром второго дня.
– Разговаривал с ним?
– Нет. Кивнули друг другу, и всё.
– Он один был?
– Да.
– Гостей у него не было?
Подшеваев пожал плечами:
– Трудно сказать. У Романа Харитоновича свой ключ от двери имелся, и вход у него отдельный. Девок он любил, да. Приводил бывало. Да я разве против? Лишь бы жинка моя не видала. Скандальная она баба. Всё боялась, что я к нему шмыгну.
– Разве через стену не слышно, что у него делается? – поправив на переносице очки, спросил чиновник.
– Перегородки толстые, саманные. Знамо не дерево и не кирпич. Тары-бары никак не разберёшь. Прасковья даже кружку к стене прикладывала, когда он гимназистку привёл, да всё без толку. А вот ежели квартирант музыку наяривал, то мы завсегда слышали. Она громкая, скрипка эта, – указывая на закрытый футляр, выговорил хозяин дома.
– Скажи, Тимофей, когда ты последний раз его игру слышал?
– Так второго дня вечером. Видать, к опере готовился. Когда в театре будет спектакль – он никогда не музицирует, а если опера – беспременно.
– А сегодня днём скрипка звучала?
– Никак нет. Я ещё удивился. Думал, Роман Харитонович отправился куда-то, – хозяин дома вздохнул тяжело, – он и правда ушёл, только на тот свет. А ведь хороший человек был.
– Труп как обнаружил?
– Так господин из театра примчался и давай в калитку тарабанить, как в барабан. Вот мы и зашли с ним сюда вместе. А тут вонь стоит несусветная, прости Господи, и мертвяк таращится.
– Дверь была не заперта?
– Да, ключ на столе валялся.
Славин открыл футляр и спросил:
– Его скрипка?
– А чья ж?
– Ты мне вопросы не задавай! – прикрикнул следователь. – Его?
– Их-их, знамо их, господина музыканта-с!
Следователь захлопнул крышку футляра и сказал приставу:
– Опечатайте пока инструмент. Потом видно будет, что с ним делать.
Полицейский кивнул и принялся за дело.
– Видишь его предсмертную записку? – показывая взглядом на середину стола, спросил следователь.
– Ага.
– Прочесть можешь?
– Неграмотный я.
– А почерк его или нет?
– Что-что?
– Его рукой написано?
– Не могу знать, ваше высокоблагородие. Он мне писем не слал.
– А этот рисунок тебе раньше видеть не доводилось? – Следователь указал на лист бумаги с изображением мучений святого Себастьяна, лежащий на столе.
Тимофей протянул руку, чтобы взять эскиз, но Славин остановил его:
– Трогать нельзя! Просто посмотри и ответь.
– Первый раз вижу.
– Уверен?
– Вот вам крест, ваше высокоблагородие!
– Понятно… Расписываться умеешь?
– Да, этому я с детства обучен.
– Тогда ставь здесь подпись.
Подшеваев взял у следователя перо, основательно макнул в треснутую чернильницу, стоящую на блюдце с отбитым краем, и старательно вывел галочку, перечеркнув её крестом. С довольным видом он вернул перо следователю.
– Это что за абракадабра? – недовольно проворчал надворный советник.
– Сие есть мой фамильный вензель.
– Вензель? – усмехнулся следователь. – Пока не уезжай из города. Если понадобишься, вызовем ещё раз продемонстрировать твои художества.
– А это мы завсегда с почтением.
– Ступай-ступай, письмоводитель со Второй Станичной, – сострил чиновник.
– Вопросец имеется, ваше высокоблагородие, позволите?
– Давай.
– Мне покойник денег задолжал. У меня и расписка его есть. Дозвольте имущество скрипача нам оставить? Родственников у музыканта всё равно нет. Померли они от холеры.
