Имею честь быть вашего сиятельства
покорный слуга А. Шатов».
Княжна выронила письмо из рук и упала в обморок.
Княгиня Зинаида Павловна, сидевшая, по обыкновению, за пасьянсом в своей гостиной, получив доклад о прибытии нарочного из города, вышла в залу в момент обморока княжны.
– Что случилось?
Ей подали упавшее на пол письмо.
Она прочла его.
Смерть князя Дмитрия, которому она далеко не симпатизировала и он платил ей тем же и даже всячески старался отговорить брата от брака с нею, не произвела на нее сильного впечатления.
– Надо доложить князю! – сказала она, когда бесчувственную Маргариту Дмитриевну унесли в ее комнату.
– Они почивают-с! – ответил Яков с затертыми мелом синяками на лице.
– Надо разбудить.
– Я уж и то около получасу стучался, никакого ответа, верно очень крепко започивать изволили.
– Постучись погромче.
Яков отправился исполнять приказание. Княгиня с письмом в руках удалилась в гостиную и, как ни в чем не бывало, занялась снова пасьянсом.
Николай Леопольдович, тяжесть разлуки с которым она тоже чувствовала, не выходил у нее из головы.
«Похороны будут через два дня. Завтра он приедет, послезавтра мы поедем вместе в Т.».
Эта мысль ей понравилась.
«А ну, как он там останется на похороны?» – смутилась она.
– Невозможно-с добудиться: стучал изо всех сил – ничего не помогает! – доложил вошедший Яков.
– Оставьте его, пусть спит, теперь все равно нельзя ехать, завтра утром передадите ему это письмо, может поехать с княжной Маргаритой Дмитриевной. Меня не будить. Доложите князю, что я приеду прямо на похороны. Велите заложить тройку рыжих. Пусть отвезут князя и княжну и подождут на станции Николая Леопольдовича… – подала княгиня Якову письмо Шатова.
– Слушаюсь, ваше сиятельство! – взял тот письмо и вышел.
Княжна Маргарита вскоре пришла в себя.
Смерть отца, к которому за последние годы она была почти равнодушна, не особенно поразила ее.
Если она упала в обморок, то это произошло от нравственных потрясений, пережитых ею в эти дни, и от рокового совпадения смерти отца с первым шагом ее по пути, предначертанному ей Гиршфельдом.
Силою своей воли она заставила себя взглянуть на дело иначе.
Смерть болевшего уже несколько лет отца представилась ей весьма естественной.
Она успокоилась.
– Князю доложили? – обратилась она к прислуживающей ей горничной Дуняше, белокурой девушке лет двадцати.
Голос ее дрогнул.
– Не могли никак добудиться, – отвечала Дуняша, – ее сиятельство не приказали больше будить и велели Якову доложить завтра.
Какая-то внутренняя дрожь начала одолевать княжну. Ее било, как в лихорадке.
– Разбудите меня, Дуняша, завтра пораньше, как только начнут запрягать лошадей, я лягу, мне что-то нездоровится.
– Ложитесь, ложитесь, барышня, ваше сиятельство, как тут не нездоровиться с такого-то горя! – заметила та, оправляя постель.
Княжна разделась и легла. Сон ее был чуток и тревожен.
Она проснулась рано, нежели в ее комнату вошла Дуняща и доложила, что лошади готовы.
Княжна стала одеваться.
– Князь проснулся?
– Никак нет-с, и не придумаем, что с ним случилось. Яков с четырех часов на ногах и уже с час как стучится. Ни ответа, ни привета.
Одевшись во все черное, княжна вышла в залу, а потом на подъезд, у которого уже стояла коляска.
На дворе собралась вся дворня, толкуя между собой и разрешая на разные лады причины такого странного долгого сна князя Александра Павловича.
– Не ладно это, братцы! – слышались возгласы.
